Текст: Наталья Муратова
Мцыри – на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде «послушника». (Прим. М.Ю. Лермонтова)
…И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет…
Эльвира Николаевна Горюхина в своё время учила, что эта вещь Лермонтова — универсальна. Не знаю, совпадаем ли мы с режиссёром «Иды» в любви к этой поэме, но в ней, без сомнения, заложен ключ к пониманию опыта идентичности (тема, которую настойчиво инкриминируют фильму Павликовского) и осмыслению имени в судьбе и культуре. Семён Франк писал в «Непостижимом», ссылаясь на великого язычника Гёте, о том, что если бы боги говорили, то говорили бы они исключительно именами собственными. В определённом, возможно, главном, смысле «Ида» — фильм о трагическом имяславии.
Анна, послушница монастыря, скромного, отнюдь не процветающего (почти по-лермонтовски: столбы разрушенных ворот), изображённого как-то в тумане, как и скульптура Христа, которую она подновляет в первых кадрах фильма, за несколько дней проживает судьбу другого, настоящего своего имени — Ида. Вернувшись, откладывает постриг («Прости, я ещё не готова», — той же скульптуре), уходит во второй раз, а в финале снова возвращается.
Анна получает имя при крещении в монастыре, куда принёс её, ещё ребёнка, убийца её семьи — крестьянин и добрый католик, сначала прятавший евреев от нацистов в лесу, а потом, возжелав дома ближнего своего, погубивший их, пощадив только не похожую на еврейку девочку. Данное сюжетное обстоятельство вызвало в Польше сильный общественный резонанс: «Ида» была названа антипольским фильмом, порочащим нацию (доброе имя поляков, спасавших евреев). Говорить о том, что у фильма выигрышная тема (Холокост), таким образом, не приходится, да и нужно отметить, что снят он совсем не в традициях подобных картин: без остро-трагического пафоса, без довлеющей этической оценочности, в общем — никакими списками шиндлера здесь не отзывается. Зато отзывается другим: «Декалогом» Кесьлевского, «проблемной» религиозностью Бергмана, «концом света» Белы Тара.
«Ида» очень сдержанна и тиха, предельно аскетична и «ясна» по стилю, использованию киноприёмов и настолько камерна, что камернее некуда, и снята в формате 4:3 (его любил Бергман). То есть не для широкого экрана, а для общения тет-а-тет. Графическая изысканность в построении кадра наводит на мысль о строгом орнаменте литер священных языков.
Юная послушница в начале фильма уже хочет изречь монашеский обет, хочет получить другое, монашеское имя, но должна (по просьбе настоятельницы) пойти в мир и встретиться с единственной родственницей, своей теткой Вандой Груз, сестрой матери. Вот тут открывается ужасная судьба семьи, судьба её народа и то, что сама она — Ида Либенштейн, дочь Хаима и Розы: «Так ты будешь еврейской монахиней?». С появлением второй героини начинается искушение и испытание. Есть соблазн определить сюжет фильма как испытание веры. Мне кажется, это не так. Во всяком случае, мы не видим смятения и метаний, а попытка «прожить» тёткину жизнь — с алкоголем, сигаретой, молодым саксофонистом — выглядит скорее карикатурно… Выглядит «свёрнутым», обязательным к озвучанию сюжетом:
– Мы сейчас едем в Гданьск. Будем там играть. <…> Поедем с нами, погуляем по пляжу <…>
– А потом?
– Потом мы купим собаку, поженимся, и у нас будут дети.
– А потом?
– А потом … — в переводе «трудности» или «житьё-бытьё». В оригинале, кажется, «труд и пот» — я не уверена…
Сцена в гостиничном номере (Ванда приходит в номер с человеком из бара; Ида читает Библию) выглядит такой же узнаваемой, отыгранной отсылкой к Достоевскому:
— Твой бог любит таких, как я. <…> Знаешь Марию Магдалину? Давай почитаем (Пытается выхватить Библию. Ида не отдаёт. Происходит потасовка)
Появлением Ванды обозначена именная оппозиция, поскольку она (очень убедительная роль Агаты Кулешы) также оказывается носителем другого имени, она — кровавая Ванда, бывший прокурор социалистической Польши, приговаривавшая к смерти, знак системы, антирелигиозного террора, знак того, что по-русски ужасно называется «жидокоммуна» (такая история героини дала повод утилитарной критике определить «Иду» как антисемитский фильм). Путешествие в прошлое, неизвестное для Иды и невыносимое для Ванды, они совершают вместе. Вернее, Ванда его инициирует, везёт Иду в деревню, находит дом, некогда принадлежащий её семье, воспитывавшей и сына Ванды, и убийц. Сюжетная линия оставляет вопросы: почему товарищ Ванда Груз не сделал этого раньше? Почему, казнившая других, не покарала убийц собственной семьи? Почему не забрала Иду из монастыря? Парадоксальным образом недоговоренность и недопоказанность не вызывают лакун в сюжете: совершенно очевидно, что происходящее должно произойти именно так. Послушница Анна, теперь Ида, и кровавая Ванда, теперь спивающаяся, живущая случайными связями, опустошённая горем и местью женщина, вместе отыскивают и перезахоранивают, зарывают под могильные плиты предков родные останки.
К тому же безупречно сделаны акценты: тёмный, невероятно красивый, не шелохнувшийся лес с безымянной могилой, детский череп, обёрнутый снятым с головы платком, покосившиеся надгробия, тонкая рука в грязи, совершающая крестное знамение. Изобразительный ряд фильма как бы намеренно антимонументален, кадры, несмотря на их красоту, живописную безупречность и все цветовые нюансы чёрно-белой гаммы, странно смещены. Намеренно создан эффект, который возникает на фотографиях непрофессионалов: «много воздуха», как будто бы на мир смотрит человек, впервые этот мир увидевший и ещё не знающий, на что смотреть.
Очень выразителен финал: Ида идёт по дороге, мимо проезжают автомобили, её лицо также эмоционально закрыто, как и во всех предыдущих сценах, но перемена в нём произошедшая поразительна — мы видим человека, который теперь «готов» и точно знает, куда идёт.
P.S. В связи с обстоятельствами фестивального соперничества часто сравнивают «Иду» с «Левиафаном»… Поводов для сравнения совсем не нахожу, однако, имя частной человеческой беды резонирует во мне сильнее, чем имя библейского зла.
Читать также:
«Левиафан» против Левиафана
Андрей Звягинцев почти подпольно показал в Новосибирске «Левиафан». Пока прокатная история фильма остаётся неопределённой, мы публикуем рецензию Дмитрия Северова на фильм и фото Фрола Подлесного со встречи с режиссёром.
Умом «Самсару» не понять, или Клонированный мир
Сегодня в российский прокат под лозунгом «Целый мир твоими глазами» выходит фильм «Самсара». Филолог, специалист по кино и драме Наталья Муратова посмотрела картину в кинотеатре «Победа» (где есть тот самый проектор 4К) и попыталась описать, что испытывает зритель, далёкий от культурологической наивности.
