Текст: Елена Макеенко
Фото: Анна Груздева
Ирина Прохорова, главный редактор издательского дома «Новое литературное обозрение» и соучредитель Фонда Михаила Прохорова, в этом году стала широко известна как доверенное лицо знаменитого брата. В преддверии президентских выборов даже те, кто давно не держал в руках книгу, «открыли для себя» Прохорову и закономерно удивились, почему эта женщина до сих пор не министр культуры.
Мы встретились с Ириной Дмитриевной на красноярской книжной ярмарке, чтобы поговорить о новой генерации людей, формировании культурной среды, имперских амбициях и сибирской идентичности.
«Люди не могут согласовать локальное с глобальным»
— Северная идентичность и сибирская идентичность в качестве одной большой темы обсуждаются на ярмарке уже не первый год. Насколько эта тема важна для вас и почему?
— Знаете, для нас северная идентичность — это одно из магистральных направлений. Речь вообще идёт о множественных идентичностях, для меня важна и локальная идентичность тоже. Когда мы начинали работать, мы начали с обсуждения темы «История — учебник или роман?». И все эти конференции, так или иначе, были посвящены идентичности. Как воспринимает себя человек, который, допустим, живёт за полярным кругом? Как часть имперского пространства? Как часть локального? Он живёт в Красноярском крае и принадлежит к сообществу, живущему в сибирских городах, и в то же время он живёт в арктической зоне, это тоже особая часть мира и особая ментальность. Важно ведь, как человек себя определяет.
Вообще, поскольку такая традиция имперского унифицированного пространства очень сильна в России, мне кажется, происходит очень сильный сбой идентичностей, люди не могут согласовать локальное с глобальным. Это во многом стопорит и развитие культурных инициатив, и выстраивание какого-то сценария жизни, и других вещей. Хотя ведь на самом деле одно может не противоречить другому, можно найти решение проблемы, как сочетать опыт проживания в отдельном культурном локусе и как его совместить с общенациональным.
Знаете, мы в своё время напечатали статью в одном из первых номеров журнала «Неприкосновенный запас», есть такой автор Ольга Кушлина, она вспоминала детство, и я очень полюбила эту её историю. Она выросла в Средней Азии, потому что предки её родителей были политическим ссыльными, они там так и жили — существовало большое русское комьюнити.
И бедная учительница просто поставила перед классом картинку, чтобы они себе это представили, и они по этой картинке что-то там изобретали. Вот это классическая культурная шизофрения. У людей определённый опыт проживания в другом культурном, климатическом пространстве, а они должны писать о зимнем утре. Они ведь тоже к русской культуре принадлежали, но всё-таки на этом примере мы видим, как стандартизация опыта приводит к огромному количеству издержек. Поэтому меня очень всё время интересует, как это — жить на севере. Как это влияет на позиционирование человека, на его идентичность и так далее. Это порождает то, что мы называем самобытностью, это привязка к месту и его специфике.
— А есть ли в этом момент, связанный с государственностью? То есть, с одной стороны, понятно, что есть разный опыт проживания в разных частях большой страны, но в то же время есть ещё и некий общенациональный — не культурный, а политический — контекст, и в нём тоже жителям центра трудно понять жителей периферии и наоборот. В этом контексте возникает ощущение или желание всевозможной автономности…
— Я понимаю, о чём вы говорите, но я считаю, что сепаратизм — это не решение проблемы.
— Я поэтому и не произношу слово «сепаратизм», потому что имею в виду не столько радикальную политическую идею, сколько вопрос того самого опыта проживания.
— Я думаю, что как раз чаще всего сепаратизм развивается именно в ситуации сбоя идентичностей, когда нет гармоничного соотношения локального с глобальным. То есть, грубо говоря, чем больше, может быть, регионы имели бы автономию — культурную и всю прочую — тем меньше было бы разговоров о сепаратизме. Сепаратизм — это реакция на подавление многообразия жизни.
— А возможна сейчас эта гармонизация? Можно стабилизировать состояние живущих здесь людей таким образом, чтобы они чувствовали себя и россиянами в полном смысле слова, и сибиряками одновременно?
— Я думаю, что да. Это ведь именно то, чем занимается Фонд.
Мне кажется, что создание множества культурных центров во многом решит проблему. Да, ни мы, никто не может сейчас прописать, как это связано, но вот это сопротивление возникает из ощущения оторванности, полного невнимания и бесперспективности. Когда в регионах ничего не происходит, ничего не поддерживается, когда все ресурсы — материальные, интеллектуальные и все прочие — стягиваются в одну точку. Кстати, для Москвы это тоже плохо, потому что этот перенасыщенный раствор не позволяет большому количеству инициатив расцвести. Должны быть правильные пропорции. Мне кажется, что разговор о здоровом чувстве собственного достоинства и идентичности становится возможным только тогда, когда создаётся мощный культурный контекст. То, что мы делаем на ярмарке — это социальный эксперимент на маленькой площадке. Посмотреть, как эта общность складывается на общем фундаменте.
«Человеку мир открылся, а среда к нему не готова»
— Для вас это всё-таки эксперимент или у вас есть представление о дальнейшем распространении этого опыта, создании культурных центров и так далее?
— Ну, это же не в том смысле эксперимент, что мы тут попробовали и убежали…
— Меня скорее интересует именно вопрос распространения. Понятно, что сейчас у фонда есть гранты для учёных и культурных деятелей со всей Сибири, но всё-таки основные силы сконцентрированы в Красноярском крае. Планируете ли вы расширять географию не грантовую, а событийную?
— Красноярский край — наш опорный, действительно. Но ведь фонды по-разному складываются, можно сделать фонд федеральным, как фонд Потанина, например, и распространять свою деятельность на всю страну. У нас стратегия другая. Мы концентрируем силы на деятельности в нескольких конкретных точках, чтобы изучить их полностью — понять локальную специфику, локальные потребности и при этом рассмотреть их в общероссийском контексте. Какие здесь принципиальные проблемы, что является первостепенной необходимостью. Все регионы ведь очень разные.
— Но в каком-то ещё регионе вы ведёте деятельность, близкую по активности к той, что идёт в Красноярске?
— Нет, Красноярский край всё-таки основной, но у нас есть масса конкурсов, которые распространяются на всё Зауралье. Это «Академическая мобильность» (грант на командировки для молодых учёных — прим. Siburbia), новые театры, библиотеки. Мы рассматриваем ряд внеконкурсных программ, если это уникальные проекты. Но мы не можем распыляться. Если работать во многих регионах — это надо иметь десять филиалов, я не знаю. Мы поддерживаем иногда какие-то пусть маленькие проекты, но они становятся теми точками, вокруг которых формируется новая культурная среда. Мы, к примеру, очень заинтересованы в том, чтобы проект «Академическая мобильность» максимально охватывал всю страну, но обнаруживаем, что не во всей стране люди к нему готовы. И это тоже своего рода исследование и эксперимент.
Более того, есть и другая проблема. Вот, например, программа Школа культурной журналистики (образовательная программа для молодых журналистов, совместный проект Фонда Прохорова и Фонда Pro Arte — прим. Siburbia). Допустим, вы единственный человек из города, который на неё прошёл. Вы отучились, в вашем сознании что-то изменилось, но вы возвращаетесь в среду, которая ни к чему новому не готова. Какие обычные варианты развития событий в такой ситуации? Спиться, деградировать или уехать. Я не беру всех, но я знаю, что это частое явление и не только из нашего опыта. Человеку мир открылся, а среда к нему не готова. Поэтому нам кажется важным хотя бы в Красноярском крае создавать другую среду. Когда та же школа журналистики функционирует в течение ряда лет, тогда уже количество прошедших её людей здесь становится значимым. Тогда они уже начинают влиять на среду, в которой находятся. Это немножко идеалистическое представление, но всё-таки создаётся некоторое сообщество, которое уже может креативить, может выдвигать какие-то свои проекты, у них уже есть не только поддержка в виде Фонда — у них есть команда. А что вы сделаете без команды?
— С командой, конечно, проще, но если уж говорить об изменении среды, то здесь ещё есть фактор местной власти, например, которая куда инертнее, чем какое-то активное сообщество…
— Действительно, забавно, что местная власть совершенно не хочет поддерживать местные же инициативы. При этом они часто обращаются к тому же Фонду с просьбой провести у них ярмарку или какое-нибудь другое событие. И мы им отвечаем: а вы не хотите поддержать инициативы, которые у вас в регионе уже есть? Это тоже имперское сознание: привезите нам что-нибудь шикарное из центра, чтобы поставить галочку. Чтоб перо летело, фейерверки.
Ни у кого нет желания, терпения и, может, просвещённости, чтобы такие проекты поддерживать.
«Мы хотим консолидировать силы из регионов»
— Почему же так получается, что вы здесь пытаетесь растить какие-то творческие кадры — тех же культурных журналистов, которые могут и проекты курировать — а КРЯКК фактически делается силами московских менеджеров и кураторов.
— Ну, во-первых, мы привлекаем очень много местных инициатив, посмотрите, сколько их здесь…
— Да, но кажется, что за шесть лет этот процент мог бы быть куда более заметным.
— Он растёт. Мы все хотим чуда, но шесть лет — это небольшой срок. То есть, с одной стороны, он большой, и есть, видимо, целое поколение людей, которое выросло на этой ярмарке, потому что в этом году они вдруг появились как социальная сила — я просто увидела это. С другой стороны, легко рушить и гробить. Шесть лет даже очень упорной работы — это ещё недостаточно. Мы будем счастливы, когда здесь появятся свои кураторы. Вот, кстати, музей на Стрелке — это же местное кураторство.
— Но это исключительный случай ведь.
— А у нас нет никаких имперских амбиций, мы будем счастливы отдать всё в местные руки. Я думаю, как только они появятся, мы мгновенно их увидим, потому что если бы они были — мы бы уже об этом знали.
— Вы ждёте их уже скоро?
— Мы их просто ждём. Когда они появятся — неизвестно. Есть множество вещей, которые могут на это влиять, общеполитическая ситуация и прочее. Но я надеюсь, что получится, найдутся. Ну не будут из Красноярска, будут из другого города. Мы как раз ждём инициативы.
— Но если это будет человек из любого другого не-Красноярска — это тоже будет обман.
— А ярмарка — это ведь тоже не местечковое событие. По масштабу она третья в стране, а по качеству вполне может конкурировать с первыми двумя. КРЯКК — это как раз площадка, на которой мы хотим консолидировать силы из регионов, собирать творческие инициативы. Мы-то как раз боимся что-то навязывать, мы недостаточно хорошо знаем, что зреет в душах и головах людей, которые живут в Сибири. Наша задача — не заменить собой местное министерство культуры и все остальные структуры. Наша задача — показать пример, помочь консультациями.
«Когда-нибудь сойдётся всё и что-нибудь получится»
— На открытии КРЯКК вы говорили, что основная задача ярмарки — наладить связь издателей с читателями, организовать книжную дистрибьюцию в Сибири и так далее. Есть ли какие-то результаты в этом направлении?
— К сожалению, мы пока ничего не видим. Единственное, что появилось — это небольшой книжный магазин в Доме кино, но красноярцы говорят, что он развивается не так, как задумывалось.
— Почему так получается, по-вашему?
— Ну, во-первых, должна быть какая-то гибкая политика книжных магазинов. Должна быть подготовка персонала — кадры решают всё.
— Неужели нельзя найти молодых людей, которые любят книжки и готовы их продавать?
— Вы знаете, как ни странно, это оказывается проблемой. Коллеги из «Фаланстера», например, долгое время не хотели открывать филиал, который был бы спасением для издателей, потому что не могли набрать команду. Вторая проблема — это чудовищная аренда. По идее, если бы у нас в стране была культурная политика, то книжные магазины должны были бы иметь льготную аренду или хотя бы гранты на первое время, чтобы магазин мог раскрутиться. В старых магазинах работают люди, которые вообще ничего не понимают, хотя мы их учим, а молодым они ничего делать не дают.
И целый набор вот таких вот проблем, которые местные власти пока не хотят решать. Поэтому наша задача — терпеливо дальше делать то, что мы делаем, и надеяться сдвинуть это косное сознание. Может быть, когда-нибудь сойдётся всё и что-нибудь получится. Но, конечно, если бы у государства была нормальная культурная политика, правильная и прозрачная, всё бы это давно решилось. А в нашем государстве основная политика — это контроль над содержанием. Пока это существует, вряд ли что-нибудь может измениться, но… будем работать.
— Так вы всё-таки в основном демонстрируете или обучаете? Показываете, что может быть, или рассказываете, что нужно делать?
— Всего понемногу. Ярмарка — это, с одной стороны, создание среды и контекста, а это очень важно. Иногда просто важнее создать правильную среду, чтобы люди пришли и почувствовали себя по-другому. Это во многом раскрепощает людей. И власть, и общество получают возможность другого дискурса, новый социальный опыт. Мне кажется, что эти вещи очень здорово работают. Конечно, мы не можем сейчас нарисовать красивый график достижений за шесть лет, но, в общем-то, я сама таким графикам не очень доверяю. Системной упорной работой трудно хвалиться.
Но без этого ничего не произрастает, потому что нужно всё вот это собрать, разбросанное поле постепенно скрепить и позволить людям выстроить какую-то собственную стратегию, исходя из тех условий, которые реально существуют… Мы ведь и сами не замечаем, как всё меняется. За пять лет всё здесь сильно изменилась, просто никто не заметил, потому что это было постепенно.