Текст: Рита Логинова
Фото: Фрол Подлесный
Спектакль «Довлатов. Анекдоты» на сцене «Красного факела» получился внятной репликой отъезжающим и не только, впрочем, им. А также, несмотря на название, оказался не собранием отдельных анекдотов, а цельной историей про одиночество и несвободу.
Трёхчастная постановка режиссёра Дмитрия Егорова скользит по биографии Сергея Довлатова, события которой описаны в «Представлении», «Зоне» и «Компромиссе». Главный герой, альтер-эго Довлатова, Сергей Долматов (Павел Поляков) проходит Литинститут, срочную службу в лагерной охране, таллинскую редакцию, работу гидом в Пушкинских горах, эмиграцию в Америку.
Говорят, Довлатов был широк и высок, громок и заметен, Поляков же сыграл его (ладно, не его, а его лирического героя) почти застенчивым, насколько может быть застенчив журналист, и робким, насколько робким может быть соблазнитель женщин.
Впрочем, к скорби зрители приходят, вдоволь насмеявшись. Я, по крайне мере, смеюсь в голос над любимым сюжетом из «Представления» про уголовников, играющих на зоне пьесу «Кремлёвские звёзды» и поглядываю на соседей — не смотрят ли осуждающе. Не смотрят: они тоже сложены напополам. Смешно и сочно всё: от разухабистой актёрской игры до обстановки. Олег Майборода в роли зэка, играющего Ленина — невероятное зрительское удовольствие, бесстыдное любование, безудержное веселье. Художник Евгений Лемешонок в двух-трёх предметах воссоздаёт эпоху и атмосферу, а ещё радует неиконическим Лениным в оформлении тюремного спектакля.
Мы любим Довлатова за упоительные анекдоты из жизни, и Егоров разрешает нам смеяться над ними. Но мы знаем, что Довлатов умирал в Нью-Йорке от сердечного приступа, и ни один госпиталь не брал его, потому что не было медицинской страховки — и Егоров, не называя этого события, разрешает плакать над ним. В общем, ты буквально задыхаешься в спазмах, но сперва душит смех, а к третьему действию просто ком в горле встаёт. Так случилось, что через несколько дней после премьеры в «Красном факеле» мне удалось посмотреть ещё пару спектаклей, оба — о несвободе, и они сложились с «Довлатовым» в одни пазл.
Например, в «Сатьяграхе» Филиппа Гласса в Екатеринбургской опере притесняемые британскими колонизаторами индийцы в Южной Африке борются с «чёрными законами», прерывая «спираль насилия» упорным ненасильственным сопротивлением. Добиваясь равноправия с белыми, индусы под духовным предводительством Махатмы Ганди жгут паспорта, которые являются для них символами несвободы, но не марают при этом руки кровью, не отвечают служителям власти побоями на побои.
«Клаустрофобия» в «Коляда-театре» показывает, что несвобода делает из людей скотов, готовых за банку сгущёнки торговать телом, за возможность заниматься сексом с живым человеком неважно какого пола — убивать. Оба екатеринбургских спектакля говорят более или менее об одном и том же: находясь взаперти, человек истлевает, и не важно, что именно его ограничивает. Так же медленно истлевает герой Полякова, который живёт в несвободе другого толка. Она, на первый взгляд, не угрожает непосредственно жизни, но это только на первый взгляд.
Окей, затыкаемый может стать внутренним эмигрантом, уйти в себя, сузить круг общения до людей, говорящих с ним на одном языке и понимающих его могильный юмор. На это режиссёр Егоров ставит публике песню БГ «Подмога», предварив её объяснением, что большую её часть они вынуждены «запикать» (понятно, почему). То есть, пришедши узким кругом «своих» на концерт такого же внутреннего эмигранта, вы услышите, что и здесь половина слов не спета, потому что нельзя.
А Долматов — сам воплощение языка, на котором запрещают говорить, будто он одно сплошное «блядь» или «наебали». Он видит напечатанными только свои «залипухи»: материал с ипподрома, рапорт доярки, корреспонденцию о четырёхсоттысячном жителе Таллина и так далее. Может, уехать совсем, ведь уже разрешают? Но куда сгодится русский писатель или журналист за рубежом? Там, где он окажется, нужен ли кому-нибудь будет его талант, его чувство юмора, его рассказы и статьи? Это так страшно, так безумно страшно, и весь ужас предстоящего Поляков выражает в оголтелом танце с бутылкой перед трапом самолета, который увозит его в Америку (пластику ставил Олег Жуковский, её ни с чем не перепутаешь).
В финале режиссёр приводит момент настолько же нежный, насколько и душераздирающий. «На самом деле я чемпион, — говорит, сидя в одиночестве в тёмном и пустом пространстве, Долматов по телефону дочери, живущей далеко. — Чемпион Соединённых Штатов Америки по любви к тебе». Кажется, она не слышит его, и как должно быть паршиво, когда ни здесь, ни там, ни те, ни эти, не слышат или не хотят слышать, будто ты немой.
А какую ценность приобретают слова, если их нельзя сказать? Сверхценность. Ценна ли родина, говорящая с тобой на одном языке, но не слышащая тебя, затыкающая тебя, запирающая, бьющая по рукам, ногам и почкам? К черту её. А когда ты уедешь и останешься, скорее всего, один, станешь ли ты счастлив, заговорив? Нет.
Читать также:
Дорогой неизвестно кто
С любезного разрешения Линор Горалик мы публикуем три первых выпуска её недорадио «В частности», очень советуем вам всё это послушать и ждём продолжения.
Театр одного зрителя
Дмитрий Петров на волне нового общественного пессимизма (и оптимизма) хоронит территориальный маркетинг и объясняет, почему регионам не видать развития, пока власть — вертикальна.
Идеальные россияне
В своём очередном письме Дмитрий Петров рассказывает, почему в тюрьме разрешён телевизор и как арестанты превращаются в идеальных россиян.
