Текст: Наталья Муратова
Виктор Пелевин
Матрица — сквозной мотив пелевинского творчества — в последнем романе писателя «Любовь к трем цукербринам» обрела финальные очертания. «Матрица» истолковывается и лишается мистически-романтического ужасного: ничего нет ужасного, всё прозрачно, изо всех отверстий торчат шланги, никого не обманывали, все на это подписались. Бездна таращится на тебя с экрана и меняет камуфляж при каждом мышином клике…
И жанр определился. Неблагодарный жанр антиутопического памфлета. «Город солнца» Томмазо Компанеллы, хоть поминается и вскользь, и всуе, но аналогию держит железно. Не всем читателям нравится, это закономерно, но что поделаешь, не выходит у мастера каменный цветок: материал подпорчен и годится только для пародии. Никакого второго плана — буквальное толкование сновидений, которые и есть реальность, а реальность, как грустно и иронично цитирует автор, — это то, с чем иногда есть вероятность столкнуться. Столкнулись и загрустили навеки.
При этом очевидно, что в каждом новом тексте представлен момент смещения, если можно так выразиться, стилевого фокуса… Помните, в «Чапаеве и Пустоте» есть вставная новелла, целиком написанная на фене? И братки на этом языке (разумеется, под грибами) пытаются осуществить акт самопознания, проникновения в тайны рая и ада, преступления и наказания, ненависти и любви. Такой феней в «Цукербринах» оказывается игрушка Angry Birds, возвысившаяся до объяснительного принципа вселенной. Впрочем, Пелевин всегда может виртуозно обратить анекдот в притчу и наоборот.
«Любовь к трём цукербринам», фрагмент обложки
На фоне подобной провокации другие толкования (и пушкинского «Пророка», и стихов Пастернака, и Введенского et cetera), как обычно бывает, немедленно деметафоризируются и начинают сверкать дикими смыслами, что само собой дико смешно.
Название романа, тоже по авторской традиции, относительно автономно: если генеалогия (этимология) гибрида цукербрин и так очевидная и в романе объясняется, то формула названия без долгих объяснений, но очевидным же образом выступает парафразом сатирической сказки Карло Гоцци, недвусмысленно артикулируя жанр…
Толкование происходит с позиций особой оптики. Метафорически — это зрение циклопа (или, как более правильно и архаично выражается рассказчик, киклопа). Циклопическое зрение — перспективно, буквально связано с оптической иллюзией перспективы, а идеальной эту иллюзию делает одноглазое зрение Полифема и его сородичей. Видение перспективы, иногда пугающе точное, отличает дар писателя Пелевина, и появление такого персонажа выглядит как будто откровенной самопародией. А как будто и нет.
Циклопическое зрение культуры вновь деметафоризируется писателем: око древнего киклопа — это всего лишь монитор, монитор, который читает тебя, следит за тобой, ууууу, ооооо, ужас. Ну, ужас. Привычный ужас. В финале и у героя, и у читателя последние иллюзии развеиваются. Перспектива близоруко размыта. …
«И рано или поздно я совершенно точно приеду в измерение, где никогда не было ни Голема Илелеема, ни суки Агенды, ни трех цукербринов, ни войн за мир, ни песен протеста, ни густо облепивших каждое человеческое слово шулеров. Странно — я точно знаю, чего там не будет. А вот каким этот мир окажется, пока неясно и мне самому» (Виктор Пелевин. Любовь к трем цукербринам. — М: Эксмо, 2014).
