Рома Либеров: «Я давно объявил войну памятникам»

Текст: Елена Макеенко
Фото: Александра Попова

Роман Либеров приехал в Новосибирск, чтобы два дня показывать в кинотеатре «Победа» свои «писательские» фильмы — новую документальную ленту «Написано Сергеем Довлатовым» и «Иосиф Бродский. Разговор с небожителем» двухлетней выдержки. Либеров и сам — человек удивительный, вполне достойный быть персонажем своего анимационно-документально-литературного мира, в котором, кроме Бродского и Довлатова, уже живут Юрий Олеша и Георгий Владимов и вот-вот появятся Ильф с Петровым. В тридцать с небольшим режиссёр просто пугает своей начитанностью и завораживает страстью к писателям и их жизни.


— В своих интервью вы говорите, что снимаете «писательские фильмы», потому что писателей и чтение нужно каким-то образом рекламировать. Скажите, действительно ли это работает в качестве рекламы? Мне кажется, ваше кино всё-таки не для тех людей, которых приходится убеждать, что нужно читать книги, а для тех, кто уже любит читать.

— Да, это немножко замкнутый круг. Но, понимаете, в чём дело… Рекламировать чтение можно. Но у меня нет ни одного аргумента в пользу того, что чтение как процесс имеет утилитарную пользу. Эта самая польза от чтения вызывает большое сомнение. Попытался сформулировать некоторую призрачную пользу Иосиф Бродский в своей Нобелевской лекции, к которой я часто отсылаю. Но и это неубедительно.

Когда Бродский говорит, что выстрелить в кого-то другого человеку, не читавшему Диккенса, гораздо легче, чем человеку читавшему — это, мягко говоря, вызывает массу вопросов. Потому что мы все помним, что совершали и совершают господа, вполне себе читающие…

Поэтому реклама есть реклама, но она должна быть в полной мере честна перед собой. Помните, как Стравинский отвечал на вопрос «для кого вы пишете музыку?» — «для себя и для своего гипотетического alter ego», это в пересказе того же Бродского. Я не в состоянии убедить, что книжки нужно читать, я могу только использовать рекламу как механизм для того, чтобы поделиться собственным кайфом. Конечно, это действует не на всех.

— Однако вы продолжаете считать это рекламой?

— Я не против того, чтобы называть наше кино рекламой, хотя скорее считаю это такой переводческой деятельностью. Литературу, которая больше всего остального, мы, так или иначе, стараемся переводить на язык кино.

Миссионерская ряса меня никак не интересует, пусть её сжирают моль и клопы.

Для меня важно, что есть некоторое пространство, назовите его рекламой или переводом. Понимаете, человек, которому нисколько не интересно и не близко что-то, отражённое в кино, вряд ли приблизится к тому или иному автору. А если хоть какой-то участок вот этого предлагаемого мира хоть сколько-нибудь в нём отображается и резонирует, хоть в ногте пальца ноги, значит, есть шанс, что, может быть, что-то произойдёт. Хотя, опять же, быть таким эгоистически самоуверенным — это всё пошлость. В реальности есть только удовольствие. Я занимаюсь кино, год или полтора конструирую ушедшие миры и ушедшие эпохи, и если хоть в ком-то это вызовет какое-то брожение, то… Хотя — какая разница?

— А как вы очерчиваете круг писателей, о которых снимаете фильмы? То есть интуитивно понятно, что это за общность, но есть ли для вас какая-то тематическая связь или что-то в этом роде?

— В моём условном списке пока 137 имён, о которых непременно нужно снять кино.

— Но вы же не успеете, если на каждый фильм уходит год…

— Это правда, но это неважно. Кто сказал, что нужно успеть? Я просто хочу. В списке имён, наряду с Бабелем есть Михаил Генделев, например, есть Андрей Платонов, который, на мой взгляд, самый большой из всех, кто когда-либо писал по-русски вообще, ever. А наряду с Платоновым и Бабелем там, скажем, есть имя Михаила Жванецкого, это совсем другое. Это ныне живущий человек, о котором мне бы действительно очень хотелось снять историю. Не знаю, насколько это будет возможно. Просто есть какое-то количество имён. Есть Мандельштам и Цветаева сквозь призму определённых событий, есть Ахматова, конечно… Ну что это за список… Не знаю…

Это список тех, без кого нас нет. Никого из нас нет.

«От всего человека нам остаётся часть речи. Часть речи вообще. Часть речи».

— А вы только Бродского цитируете?

— Извините, так получилось. Нет, ну «сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма» (Осип Мандельштам — прим. Siburbia) — это то, что нужно делать.

— Почему тогда вы не снимаете про Пушкина кино, например.

— Я очень хотел бы про Пушкина, очень хотел бы про Высоцкого. Знаете, зачем про Пушкина? Чтобы нахуй этот памятник с пьедестала сбить. Он не должен быть памятником — он живой человек.

— Его так давно пытаются сбить…

— Да никто не пытался. Вот только у Булгакова самая интересная попытка (имеется в виду пьеса Михаила Булгакова «Александр Пушкин» — прим. Siburbia). Сделать его не памятником, а живым человеком, живым, понимаете? Я был недавно в Петербурге, на Мойке, 12, естественно, — там, где он жил и умер. И там экскурсовод: «обратите внимание, по правую руку вы можете увидеть такое-то украшение Натальи Гончаровой, признанной красавицы» или «тело поэта принесли на софу, где он опочивал», ну и так далее. Исключительно в таких выражениях. Я подхожу и говорю: — Кто, кто вам вот это всё, кто? Она говорит: — Вы знаете, у нас есть методичка. — Я понимаю, но кто именно под таким углом? — Это канонический образ, — сказала она. И вот поэтому же я хочу снять кино про Высоцкого, а это очень сложно сделать в нынешнем информационном поле.

— Ну да, после того, что уже сняли, особенно.

— Информационное поле насыщено этим всем. Если вы представите на секунду, приблизитесь… Вот я неоднократно бывал в Кишинёве, и как раз дышал там Пушкиным. Так было близко всё, вы помните, эти бессарабские страдания, бесконечные кишинёвские стихи из этой ссылки… Это же живой человек был, понимаете? А мало кто может…

Я давно объявил войну памятникам, мемориальным доскам, сранью голубиному этому, скукожившейся бронзе и так далее.

Это же живые люди. Представляете, я вот в квартиру Довлатова не смог войти сразу.

— Потому что это памятник?

— Нет, потому что это точка приложения печали. Ну как, вот ты же вторгаешься… Ты вот приехал весь такой из себя, заскочил с нью-йоркской улицы на одну секунду, а там же 12 лет человек пытался что-то сделать и был неудовлетворён тем, что выходит. В квартиру Бродского, когда я зашёл, я просто разрыдался. Потому что есть от чего разрыдаться. Для меня это живой материал, я пытаюсь на все памятники закрывать глаза. Я вошёл и почувствовал себя одним из родителей, которые понимали, что они никогда больше не увидят сына, которые могли только догадываться, и так далее, и так далее… Я понимал, что там происходило. Или когда была премьера фильма об Олеше, по адресу Красная площадь, дом 1 — в историческом музее. Вы можете себе представить? Ну, вот если б Юрий Карлович! Знал! Что фильм о нём будут показывать зрителям по адресу Красная площадь, дом 1, блядь! Понимаете? А Георгий Владимов? Никто не помнит этого писателя. Когда я в РГАЛИ брал документы, я был первым, кто вообще заинтересовался рукописями человека, который написал «Верный Руслан» и «Генерал и его армия». Между прочим, он в эмигрантской среде считался непреложным авторитетом, есть переписка с Довлатовым, они очень ценили друг друга. Или вот Ильф и Петров, о которых я уже полгода снимаю фильм.

Узнаваемость романов «12 стульев» и «Золотой телёнок» приближается к 146 процентам, Бендер — фольклорный персонаж, а что вы знаете об этих людях, живых людях, а не о стуле в Одессе?

Кто эти два живых человека, ушедшие в 39 лет? Кто они, которые вот это вот для нас сделали?

— А вы не думали о том, чтобы игровое кино снимать? Всё-таки ваши фильмы — это живые истории, но не живые люди.

— Ну, ввести актёра в кадр — это не значит оживить человека, к сожалению.

— Но как один из инструментов.

— Нет, мне, конечно, хочется, и я думаю об этом. Но когда Серёга Пускепалис (голос фильма «Написано Сергеем Довлатовым» — прим. Siburbia) представил, что теоретически я могу его попросить встать в кадр под видом Довлатова — я просто сразу на хуй был послан. Есть вещи такие, которые нельзя делать. Тонкие.

— Но ведь кто-то всё равно это делает, и получается плохо. А вы, с вашим отношением к этим живым людям, наверное, могли бы сделать по-другому. Нет?

— Ну, это нельзя форсировать, это другие механизмы, другие бюджеты в игровом кино. А у нас же нет индустрии кино в стране, никакой. Даже такие камерные фильмы стоит снять колоссальных усилий, тем более что в них нет ни эпатажа, ничего такого, чтобы можно было заставить всех об этом говорить.

Хотя, на мой взгляд, всё, что происходит в этих фильмах, то есть в жизни этих людей, это не менее актуально, чем Навальный с Удальцовым.

Я просто даю зуб, что это гораздо более актуальный процесс. Скажем, когда тиски эпохи сжимаются вокруг Олеши — это же всё очень понятно, это же всё может случиться в любую секунду.

— А Удальцов и Навальный актуальны для вас?

— Они очень активно и даже агрессивно присутствуют в информационном поле сегодня, и я не вижу в этом ничего плохого. В стране абсолютный коллапс, в стране большая беда. Эта беда будет развиваться по какому-то сценарию, их очень много, но один трагичней другого. Никакого отвращения ни к Навальному, ни к Удальцову я не испытываю, хотя за ними не пойду. Я был на всех болотных и так далее, но не за ними. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что писатели, о которых я снимаю кино, не менее актуальны, чем вся эта политика, чем Pussy Riot. Оппозиционеры сейчас чрезвычайно актуальны, но их участок времени невелик. А у Довлатова, к счастью, если не вечность, то минимум — история. Хотя эта мысль очень примитивная, в общем-то.


А ещё:


Пять сибирских девушек поделились своими любимыми цитатами из произведений Сергея Довлатова.

Опросил: Семён Панин



Мария Глебова,
бренд-менеджер «Выбери Радио»

«Она закурила, и я почувствовал себя так, будто женщина выполняет нелегкую работу. А я стою рядом без дела».
(«Филиал»)



Тамара Мельникова,
PR-менеджер Unigine Corp.

«На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. Одно это меня в ужас приводит».
(«Заповедник»)

«Вы, Тамара, чудесная девушка, и обидно, если достанетесь какому-нибудь барахлу».
(«Девять писем Тамаре Уржумовой»)



Ольга Москаленко,
бизнес-консультант, психотерапевт

«Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет».
(«Чемодан»)



Мария Крюкова,
специалист отдела маркетинга Агентства регионального маркетинга

«— Ты вечером свободен?
— Да. А что?
— Все равно должен явиться Охапкин (талантливый ленинградский поэт). Приходи и ты… Мол, вечер испорчен, чего уж теперь…».
(«Рыжий»)



Светлана Бурова,
директор Latino Show ltd

«Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе в след. А улыбку твою я считаю удачей».
(«Блюз для Натэллы»)


1 pingback on this post
Добавить комментарий

Вы должны войти чтобы оставить комментарий

Siburbia © 2024 Все права защищены

.