Текст: Елена Макеенко
Фото: Геннадий Данилкин
Премьера фильма «Жить», который уже неоднократно назван «самым главным» и «самым страшным» российским фильмом года, состоялась в Новосибирске в конце прошлой недели. Режиссёр Василий Сигарев и исполнительница одной из главных ролей Яна Троянова приехали на первый показ в кинотеатр «Победа», чтобы неутомимо отвечать журналистам и зрителям на уточняющие вопросы про фильм.
На самом деле, вопросов после просмотра действительно хватает, и в первую очередь — вопросов, что называется, экзистенциальных. О жизни, смерти, боли и её переживании, о близких, далёких, о себе самом и прочих вещах, о которых приличные люди в приличном обществе беседовать стесняются. Зрители выходят из зала и молча идут курить, чтобы начать говорить только минут через десять — так ведут себя люди, которые только что на трассе чуть не въехали под грузовик. А ведь, садясь в кресло, ты собирался (и даже отчасти смог) получить эстетическое удовольствие, оценить актёрскую игру, диалоги, режиссёрские и операторские находки… В общем, когда, наконец, оказываешься лицом к лицу с самим Сигаревым, понимаешь, что водитель грузовика точно знал, что делает.
Кино, театр и поэзия
— Василий, думаю, вы и так прекрасно понимаете, что зрителю с фильмом «Жить» жить становится на какое-то время непросто. Как вы сами живёте после того, как он появился?
— Это работа сейчас началась просто: возить везде, показывать. На самом деле, я уже устал. Охота уже дальше идти, а он ещё держит.
— Но кроме того, что это просто хорошо сделанная работа, которая теперь требует дополнительных усилий — что-то ещё случилось?
— На самом деле, это сложный процесс: ты монтируешь, и у тебя меняется отношение к этому материалу. Надоедает, ты смотришь это каждый день по несколько раз, в какой-то момент тебя начинает от этого тошнить уже. Снимаешь кино, чтобы самому посмотреть, но нужно года два, чтобы я всё забыл, а потом посмотрел как зритель.
— Ну «Волчка»-то вы уже смогли посмотреть?
— Нет.
— Не прошло достаточно времени?
— Да нет, просто начал делать «Жить» и было не до «Волчка».
— Извините, если этот вопрос вам часто задают, но вот «Волчок» был более театральным и не очень киношным, а «Жить» — уже совсем кино, но по нему всё равно видно, что вы «новодрамовский» человек, и…
— Я не «новодрамовский» человек. Это какой-то миф. Честно сказать, я в театре был раз семь за свою жизнь.
— Я не имею в виду, что вы театральный человек и спектакли ставите. Но те пьесы, которые называются «новой драмой», они ведь очень много принесли в кинематограф. Для вас есть в этом какая-то важная связь?
— У людей, которые снимают только кино, ограниченное сознание. Они не умеют с образами работать. Для меня очень важны образы. Это даже к театру не имеет отношения никакого, потому что в театре свои образы, здесь свои, но образы — это очень важно.
Наверное, это больше к поэзии имеет отношение, потому что я её очень люблю, все эти поэтические образы всегда меня цепляют. А поэзия может быть как в театре, так и в кино. «Новая драма», тот же театр.doc — они совсем не театральны.
— Это как раз то, о чём я хотела вас спросить: в чём для вас разница между театром и кино, почему вы сами именно в кино решили воплощать свои тексты?
— Мне просто… Я, честно сказать, театралом никогда не был. Я первый раз был в театре на премьере своей пьесы.
— Почему вы тогда вообще начали пьесы писать?
— Я поступил к [Николаю] Коляде на курс драматургии. В принципе, я хотел быть писателем, а какая разница что писать?
— Для меня, как для читателя, есть разница, но писатели, видимо, по-другому думают.
— Я всегда делал пьесы, которые хотя бы читать можно. Я старался, чтобы их интересно было читать. Для меня пьеса — это, с одной стороны, кто говорит, с другой — что говорит. Никакой разницы с прозой там нет. На мой взгляд, только когда автор начинает писать «кулиса» или там «авансцена», «сцена» — вот тогда это какой-то рецепт спектакля получается. Я никогда такого не пишу, мне надо, чтобы это было живое пространство, и неважно, на сцене это потом будет делаться, в кино, или просто читаться.
— А какую вы поэзию любите читать?
— Мне очень много нравится.
— Например? Вот у вас есть перед фильмом эпиграф из Бориса Рыжего, ну это такая понятная уральская тема, а…
— Мне Пушкин нравится. Мне нравится Набоков…
— Как поэт?
— Как поэт. Есенин, Маяковский…
— А современная?
— Современная… Рыжий, Тягунов…
— А ещё современней?
— Ещё?
— Ну, какой-нибудь там Андрей Родионов.
— Андрей Родионов, да.
— Никогда вам не было интересно собственно поэтические образы в кино использовать? Я про Родионова спросила просто потому, что у меня как-то очень совпадает ваша визуальность с его текстами.
— Ну, вот так, чтобы прямо с поэзией работать — пока нет. Хотя вообще я пробовал, у меня есть мой первый фильм короткометражный — «Сахар» называется — это видеосонет такой. Но его никто не видел, потому что я его снимал ради получения опыта кинематографического. Это фильм, снятый по мотивам стихотворения Поля Элюара. Я как бы работал с поэзией таким образом.
— Этот опыт вам не показался интересным?
— Показался, но это короткометражный опыт, ты же не будешь делать полный метр так. Я бы с удовольствием сделал что-нибудь ещё, если бы захотелось.
Если возникнет стихотворение, которое я увижу визуально, как оно будет выглядеть — я обязательно сделаю что-нибудь.
— А сейчас у вас уже есть следующая идея?
— Да. Буду снимать комедию.
— Серьёзно?
— Серьёзно.
— Весёлую? Смешную?
— Очень весёлую и очень смешную чёрную комедию.
— Ну хоть чёрную, а то как-то не верится. А вы уже начали что-то делать?
— Пока всё в голове, как только уляжется — начнём снимать.
— Мы там опять увидим совершенно новую Яну Троянову?
— Мы постараемся.
Дети, страхи и спасение
— Давайте тогда о ваших героях поговорим. Вот объясните, например, почему у вас самым жизнестойким героем оказывается ВИЧ-инфицированная девушка, у которой, казалось бы, с жизнью и смертью должны быть свои особые отношения? Она же, если можно так выразиться, из обречённых людей.
— А я не верю, что они обречённые люди.
— Но они же не могут об этом не думать, согласитесь?
— В какой-то момент, на самом деле, они уже могут об этом не думать. Ну, как бы невозможно всю жизнь жить под дамокловым мечом, под ощущением этого меча. По сути, мы все смертные. Если всю жизнь думать, что мы в семьдесят лет умрём… Ну, они умрут чуть пораньше, а может, и до семидесяти дотянут.
— Я имею в виду, что им приходится бережнее к жизни относиться — приходится опасаться любой простуды и всё такое.
— Ну, это всего лишь жить чуть-чуть по-новому. Я не думаю, что постоянна мысль, что это последний день.
— А вы разговаривали с людьми, которые так живут, чтобы ввести в фильм этих героев?
— У меня есть много друзей таких, некоторые умерли уже от СПИДа.
— Вы говорили с ними об этом?
— Я говорил. Я даже находился какое-то время, общался с целой… В общем, мой друг встретил девушку в церкви, и они начали жить вместе, и я у них как-то был в гостях, около недели провёл там. То есть я видел, как они живут. Как они меня туда допустили — я до сих пор не понимаю. Просто потом в какой-то момент прибежала моя мать — она узнала, где я нахожусь — и оттуда меня чуть ли не со слезами пыталась вывести.
— Просто вы говорили, что для фильма важен бэкграунд, важно, что эти ребята ВИЧ-инфицированы, но вы решили это никак не использовать…
— Нет, это не главное, это не должно было быть темой. Хотя Троянова ходила в ВИЧ-центр, её там даже как-то пустили внутрь, чтобы она там какое-то время провела. И, в принципе, внутри она ничего не нашла. Она нашла около больницы. Там она увидела людей, которые не могли зайти, просто стояли. Там была пара, за которой она наблюдала, и эта пара дала ей толчок для роли.
— А почему в вашем «жизнеутверждающем фильме» (Сигарев и Троянова настаивают на том, что «Жить» — картина жизнеутверждающая. — прим. Е.М.) героиня Лапшиной всё-таки кончает жизнь самоубийством?
— Потому что её обложили.
— Но это же жизнеутверждающий фильм? Вы всё время говорите, как хотите, чтобы люди начали относиться к этому иначе.
— В этой истории, честно сказать, я не видел другого выхода. Для неё это — благо.
— Хорошо, допустим, это безвыходная ситуация, но все эти…
— В её ситуации важно понять, что люди неправильно к ней подходят в её трагедии.
— А как они должны действовать?
— В этой ситуации надо найти какой-то особый язык, какие-то слова другие.
— А что могло бы быть с мальчиком?
— С мальчиком там всё на самом деле впереди. У него это пройдёт. Это временное такое.
— То есть это не травма, а что-то проходящее, по-вашему?
— Это травма, но она перерастает во что-то ещё. Она же не может остаться на всю жизнь в таком виде. Она зарубцуется, это временно же всего лишь. У мальчика вообще-то история — всего два часа его жизни.
— Почему в ваших фильмах всегда так непросто детям приходится?
— Наверное, всё-таки потому, что из детства очень многие истории мои. Из моего детства. Поэтому как-то так, видимо, оно уже в подсознании сформировано. История изображения детей. Например, эта история с мальчиком, у которого умирает отец, — это такие мои страхи детские, когда я боялся, что мать умрёт, и по ночам чуть ли не с ума сходил. Я думаю, это подсознание, из которого восстановились впечатления.
— У всех ваших героев есть линия с таким помешательством, когда они начинают видеть своих мёртвых. Почему вы именно так решили всё показать и лишили, в общем-то, зрителя возможности увидеть, что на самом деле с человеком происходит? Я имею в виду, когда он сам это переживает, без общения с потусторонним миром.
— А так на самом деле и происходит.
— Но необязательно же, наверное? У вас это в трёх случаях из трёх…
— Сколько я ни встречал людей, для которых это была настоящая трагедия, они все либо через какое-то время встречали на улице, либо… Вот в линии Капустиной (героиня Ольги Лапшиной — прим. Siburbia), там чуть-чуть… даже не чуть-чуть, вот эта канва — так моя тётка раскопала своего брата. Потому что она не верила, что он умер. И у них у всех это по-разному происходит. Если у мальчика это конкретный бред, даже не вставая с кровати, грубо говоря, то у Капустиной это совсем другая история — она верит. А у Гришки (героиня Яны Трояновой — прим. Siburbia) это к ней приходит вообще Бог, чтобы спасти её.
Читать также:
Как пережить «Жить»
Накануне премьеры фильма «Жить» кинокритик Алексей Ларин пытается разобраться, чем на этот раз удивит человек, чьи фильмы смотреть обычно очень страшно.
