«Мне повезло находиться в этой точке времени»

Текст, фото: Елена Макеенко

У Линор Горалик в этом году вышло сразу две книги: «Валерий» и «Устное народное творчество обитателей сектора М1», с этой осени она читает курс о повседневном костюме в Высшей школе экономики, а в феврале планирует художественную выставку в Москве. На Красноярской ярмарке книжной культуры Линор рассказала «Сибурбии» о своём культурном тексте и идеальном фестивале.

— Вы довольно часто участвуете в фестивалях, даже несмотря на то, что это бывает сложно. Что вам дают такие события?

— Три вещи, наверное. Во-первых, естественно, очень приятно быть человеком, которого куда-то приглашают, привозят и которому вообще дают почувствовать себя нужным. Во-вторых, это некоторый опыт смирения — выступать перед незнакомыми людьми: тебе кажется, что ты пишешь для десяти людей, которые вроде неплохо относятся к твоим текстам, — ну, и ладно.

А третья составляющая — социальная: в Москве же невозможно ни с кем увидеться из своих, заняты все. А те три–четыре фестиваля в год, на которые мы все более-менее ездим, — возможность наконец-то пересечься (я понимаю, что звучит смешно, но это правда). Есть немножко ощущение пионерского лагеря, в лучшем смысле этого слова. Как сказал кто-то из коллег в разговоре на эту тему — «„Артека“ из детских фантазий». Вот всех поселили в большую красивую гостиницу с двумя кофейнями, ты бродишь из одной кофейни в другую полдня, можно, наконец, со всеми обо всём поговорить.

— У вас есть представление об идеальном фестивале, который бы вам подошёл во всех смыслах?

— Говорю искренне, а не для того, чтобы польстить организаторам КРЯККа, чью работу я очень ценю: для меня, и как для участника, и как для читателя, КРЯКК — идеальный фестиваль. Я знаю, что он делается не очень большими человеческими силами, и это отдельно вызывает у меня огромное уважение: организаторы, по-моему, в дни фестиваля не спали вообще. Как читатель я ценю КРЯКК за то, как спланировано пространство (мероприятия, проходящие на разных площадках, не перекрываются звуком); за жанровое разнообразие программы, за охват городских площадок (театр, музеи, музыкальные площадки, детская программа и прочее); за количество издательств и их отбор. Я помню, как тяжело было КРЯККу собрать издателей в первый год своего существования, а теперь тут, кажется, все, способные держать оружие, а главное — маленькие альтернативные издательства, книжки которых почти не попадают в регионы. Я купила мешок книг, потому что в Москве собрать их было бы труднее, чем тут.

— С КРЯККом трудно соперничать: в других городах возможности гораздо более ограничены. Что вы думаете о каких-то более мелких, камерных событиях?

— Малые фестивали, малые книжные события — это просто другой жанр, который я очень ценю и как читатель, и как участник. И задачи у таких событий и у больших фестивалей — разные, как мне кажется. Большие фестивали, если они сделаны всерьёз и по любви, призваны свести почти любого читателя с той конкретной книгой, которая может его в принципе заинтересовать. Например, Московская международная книжная ярмарка, которая всех так раздражает (и меня, как участника, в том числе), как-то выполняет эту задачу. А малые фестивали работают на узкую аудиторию, зато дают ей больше, чем любой большой фестиваль. Скажем, проект «Кухня» в Новосибирске был такого рода малым фестивалем, и участвовать в нём (и как автору, и как читателю) мне было очень интересно.

— От чего, по-вашему, зависит успех таких событий?

— Смотря в каком плане. Если говорить о деловой стороне, то всегда можно пользоваться простой формулой: хороший проект делает максимум возможного, опираясь на те ресурсы, которые у него есть. Например, у КРЯККа большой ресурс (в сравнении с малыми фестивалями), но его можно использовать по-разному: распилить, пропить, слить в Енисей. Вместо этого организаторы на основе ресурса делают отличный фестиваль. А у людей, делавших «Кухню» в Новосибирске, ресурс был гораздо меньше, но и там люди делали всё, что ресурс им позволял, и даже больше. А у каких-то инициатив ресурс ещё меньше, но и они делают отличные вещи. Никакой ресурс — ни маленький, ни большой — не заменяет необходимости думать и пахать. Просто иногда можно заплатить типографии, чтобы она сложила программки, а иногда организаторы складывают их в ночь перед открытием собственными руками, но зато программки у фестиваля есть. Это вызывает у меня огромное уважение. Впрочем, даже там, где фестиваль сравнительно большой и финансовые ресурсы у него сравнительно большие, всё равно зачастую всё держится на энтузиазме организаторов и их любви к книжкам (а если этого нет, то фестиваль получается довольно постыдный). Или ты любишь книги, или ты ищешь деньги для распила в другом месте.

— Давайте тогда уже перейдём от фестивалей собственно к текстам. Вы пишете стихи, прозу, публицистику, делаете выставки, рисуете комиксы и при этом говорите, что очень быстро расстаётесь с уже сделанным. Вы воспринимаете всё это как отдельные виды своей деятельности или создаёте один текст?

— В моём-то сознании это всё про одно и то же: про живых людей и их повседневную борьбу за какое-то осмысленное существование. Вот выставка, которую я сейчас делаю и которая, с Божьей помощью, откроется в феврале, — она тоже, мне кажется, на ту же тему.

— А как же маленькие животные?

— Конечно-конечно, и частные переживания частных животных. Ну, понятно, животные — удобный объект для проекций людской жизни. И даже тот курс, который я сейчас преподаю и который касается вопросов повседневного костюма и идентичности, он ровно о том же самом, об этой вечной мелкой фактуре.

— Если нет особого смысла в жанровом и даже родовом делении, тогда можно ли сегодня вообще говорить о поэте как профессии или хотя бы о состоянии? Или более актуально говорить просто о «производителе текста»?

— Есть ведь вполне устоявшаяся традиция мультижанровости в культуре, мы тут не первые. Не так уж много людей, занятых худо-бедно на этом поприще, делают строго что-то одно. Мы ведь не можем ответить на вопрос, кем был Маяковский: поэтом, художником, сценаристом, актёром. Или Бурлюк. Или — и тут еще длинный список имен.

— Но есть же и другие примеры…

— Да, есть люди, которые умеют быть только поэтами, но и они часто оказываются эссеистами, редакторами, иногда — издателями. И это не только из-за того, что «поэзия не кормит» (хотя интересующая меня как читателя поэзия обычно, увы, не кормит своего автора).

И Хлебников недаром писал манифесты, но его манифесты, конечно, в чём-то стихи, как эссе Михаила Айзенберга — некоторым образом стихи. Не знаю, что думают эксперты, но я как читатель не очень берусь играть в формальное жанровое деление.

— А что вам самой сейчас кажется наиболее интересным в литературе, в культуре вообще?

— Как для читателя — исключительное разнообразие возникающих текстов. Это эффект мирного времени: у нас есть время заниматься культурой, читать стихи, писать стихи; это такой вид роскоши, если угодно. Мне повезло находиться в этой точке времени: всего много и всё под рукой, буквально — под пальцами. С другой стороны, читателю обычно непросто заставить себя слушать многоголосье (это и меня касается), хочется выстраивать для себя узкий, камерный круг читаемого, приемлемого. Но если пытаться хоть иногда это желание преодолевать, то есть шанс вдруг услышать, скажем, не только гобой, а весь оркестр, всю симфонию. Это большое везение, мне кажется.