Художники на минном поле

Иван Козлов
фотограф, поэт, журналист незабываемой газеты «Соль»
(г. Пермь)

Я бы обязательно написал текст о том, что увидел во время недавнего пресс-тура на вторую Уральскую индустриальную биеннале. Тем более что рассказать было чего — журналисты успели посетить минимум три биеннальных (интересно, есть такое слово?) площадки, пройтись по полузаброшенным залам типографии «Уральский рабочий» и опустевшим пространствам центра культуры «Орджоникидзевский» и осмотреть музейный центр народного творчества «Гамаюн» (там проходила выставка, организованная Музеем советского наива — единственными пермскими участниками биеннале).

Но, так уж получилось, что вы обойдётесь без этого рассказа — впрочем, надеюсь, это удастся компенсировать при помощи фотографий.

Надежда Агишева, председатель фонда «Новая коллекция»

Дело в том, что перед началом работы с текстом меня угораздило задать себе вопрос: итак, журналист из Перми пишет о проектах Екатеринбурга для портала Новосибирска. Что может им двигать, помимо собственного идиотизма? Отвечать на этот вопрос оказалось даже увлекательнее, чем описывать впечатления от поездки, увиденных экспонатов и вкусного обеда в свердловском кафе.

Хотя нет, подождите. Одну из увиденных инсталляций я всё-таки опишу. Это фантастическая инсталляция Ивана Плюща, устроенная не то в актовом, не то в концертном зале ЦК «Орджоникидзевский». Это советская ковровая дорожка, подвешенная через весь зал, от входа до верхней части сцены, и подсвеченная так, что, не будь на входе специальных волонтёров, многие, не заметив подвоха, отправились бы по ней под потолок. Дорожка зиждется на нагромождении старых стульев, собранных, надо полагать, в этом же заброшенном зале. Это ряды пианино, советских барельефов, советской мебели и советской же пыли, колоссальное и сюрреалистическое собрание официоза мёртвых ДК СССР. Ах да, ещё играет лирическая музыка.

Всё, я выговорился, спасибо.

Итак. Вернёмся к вопросу. Думаю, мне всё же удалось в какой-то мере ответить на него — и ответ нашёлся в самой идеологии второй уральской индустриальной биеннале.

Она обращена в первую очередь к точкам пересечения современного искусства (и современной культуры в целом) с индустриальным наследием страны. Как пермяку мне это более чем знакомо — у нас этот тяжёлый процесс, попытка трансформации индустриальной и промышленной ментальности в принципиально новые формы, жизнеспособные в постиндустриальных условиях, длился последние годы, и пока непонятно, закончился ли и если закончился, то чем. Меня это всегда особенно интересовало — так уж вышло, что выставки современного искусства и старые заброшенные заводы я люблю примерно одинаково.

Основной проект биеннале под названием «Самое себя глаз никогда не видит» обращается даже не к кризису современных формаций, как это часто бывает (вообще, у меня сложилось впечатление, что, как в современной философии главное — манифестировать смерть чего-нибудь, так в современном искусстве главное — манифестировать кризис чего-нибудь. Но об этом в другой раз). Он обращается к миру, в котором видит минное поле. Мир представляется «опасным местом, зажатым между исчезающим прошлым и нестабильным будущим», а художник — сапёром, способным разглядеть и обезопасить проблемные точки. Предлагается и один из действенных способов обезвреживания — интервенция искусства в индустриальную сферу, вовлечение в художественный процесс горожан, фасадов зданий, рекламных щитов и так далее.

Среди прочего, конечно, подразумевается и вторжение искусства в старые промышленные здания, в заводские цеха и постройки.

К чему я всё это.

Во-первых, это города с индустриальной судьбой. Города, одним из важных смыслов существования которых была промышленность, а культура до определённого момента рассматривалась (прошедшее время здесь — чистый, не подкреплённый ничем оптимизм) как некая второстепенная, придаточная сфера.

Во-вторых, в этих городах есть люди. Это большая проблема для российской власти — люди. Тем более что некоторые люди совершенно невыносимы даже на общем фоне — они что-то лепечут о важности культуры, знают за искусство, испытывают потребность в самореализации. Сплошной геморрой, а толку мало.

Кажущуюся несовместимость этих двух пунктов можно нивелировать. Существует такой модный термин — «джентрификация». Им обозначают процесс, при котором индустриальное наследие (цеха и постройки, как правило) переформатируется под культурные и гуманитарные нужды. Прошлой зимой мне приходилось разговаривать на эту тему с художником Владимиром Дубосарским, на счету которого один из первых опытов джентрификации в России — знаменитая «Арт-Стрелка» на «Красном октябре». По мнению Дубосарского, процесс перехода от индустриальной ментальности к постиндустриальной на примере одного здания — вещь глубоко символическая.

Для иллюстрации Дубосарский рассказал историю лондонского района Сохо, которая в его изложении выглядит довольно комично. Поначалу бедный и безблагодатный, почти опустевший район был занят художественными мастерскими, студиями и всяким таким прочим. Благодаря тому, что арт-рынок в то время находился на подъёме, обитатели Сохо из художников, которым некуда было приткнуться, живо превращались в модных парней, творчество которых пользовалось спросом. Уже тогда в район стали подтягиваться коллекционеры и галеристы, а вслед за ними и тогдашние хипстеры — люди, в искусстве понимающие слабо, но заинтригованные необычным форматом жизни в районе. В район впоследствии пришли деньги, кафе и рестораны, бутики и магазины. Это устраивало всех, кроме, собственно, художников, с которых всё началось — их такая атмосфера из Сохо просто вытеснила. Художники перебрались в Челси, но там в начале века повторилась абсолютно та же история — эти изменения Дубосарский видел уже своими глазами.

Нет, не то чтобы я уверен, что если художники займут пустые площади, скажем, Уралмаша, то через три года они побегут оттуда, спасаясь от денег и роскоши.

Зато я уверен в том, что основное пространство связи этого самого «исчезающего прошлого» и «нестабильного будущего» лежит где-то здесь. Правда, оно не так уж и очевидно для жителей города, в котором всё происходит. В Перми, например, джентрификации подверглись Речной вокзал, кирпичный особняк на набережной, два цеха Мотовилихинских заводов.

Впрочем, бог с ними, с сознательными гражданами. Мы должны ставить перед собой высокие цели. Может быть, не такие высокие, какие ставит перед искусством куратор основного проекта уральской индустриальной биеннале Ярослава Бубнова (там речь идёт чуть ли не о спасении мира посредством рефлексии искусства). Мир не мир, но хотя бы наши города нам придётся переформатировать. Именно нам, а кому ещё.

Отвоёвывайте у затихших индустриальных колоссов кусок за куском, чтобы очеловечивать их. Спасайте от властей эти пространства, власти их всё равно просрут.