Предощущение разлома

Текст: Дмитрий Грамотник
Фото: Анна Грамотник

В последний день зимы отцы русского экзистенционального хип-хопа, московская группа с кемеровскими корнями «Макулатура» выступила в Новосибирске. Творчество авторского дуэта воспринимается неоднозначно, и мы решили выяснить, как к нему относятся сами музыканты, а заодно получить ответы и на другие интересующие нас вопросы. Однако сделать это оказалось не так просто. Константин Сперанский и Евгений Алёхин известны своим нежеланием общаться с журналистами. Нам всё же удалось проникнуть за кулисы и поговорить с музыкантами. Насколько этот разговор получился откровенным, решайте сами.


«Чем больше ты желаешь, тем хуже для тебя»

—  Костя, в интервью порталу «The Spot» ты заявил, что «Макулатура» — это тоска по действию. Объясни эту мысль?

Константин Сперанский: Тоска — это такое ощущение, которое нельзя путать со скукой: оно не проходит быстро и не проходит после того, как ты сделал намеченное, или после того, как ты произвёл какое-то действие. Она всегда сопутствует тебе во всех начинаниях, действиях. И даже если ты что-то сделал, произвёл какое-то действие…

Евгений Алёхин: …отпиздил мента…

КС: …она всё равно будет рядом. То есть нельзя как-то накачать себя антибиотиками так, чтобы она прошла. С одной стороны, чувак мечтает о том, что вот он совершит  какую-то революцию, или познакомится с какой-нибудь барышней, или покинет автомобиль, но даже когда это случится, во время этого всё равно будет вот это ощущение. Лучше всего назвать его тоской или ностальгическим оцепенением. И я не знаю, с чем оно связано. Может быть, с детством или с каким-то лирическим образом, которого ты никогда в реальности не видел.

— Это можно назвать недостижимостью мечты?

КС: Ну да, можно и так. Мечта она всегда такая.

«Это только волк с Уолл-Стрит может иметь мечту, которую возможно воплотить. На самом деле, мечты ценны своей принципиальной невоплотимостью».

Только так. Нет ничего в мире физического, что имело бы ценность.

— То есть ценны только мечты и попытки их воплотить?

КС: Сами мечты не имеют смысла без постоянных попыток за ними убежать, схватить их.

— Ты, Женя, тоже так считаешь?

ЕА: Да, потому что чем больше ты желаешь, тем хуже для тебя.

— То есть если ты не мечтаешь, то всё нормально, ты живёшь хорошо и не страдаешь?

ЕА: Ну, да, да, типа того.

КС: Страдание лучше вообще вынести за скобки. Мне кажется, это такое словцо, которое сейчас…

ЕА: …утратило смысл.

КС: Да. Мне хочется вернуться к физическому представлению этого слова. Физические страдания. В буквальном смысле — боль. А о страданиях, которые обычно связывают с чувствами персонажей Достоевского, мне не хочется особо говорить, потому что их очень много эксплуатируют. Непонятно, что это вообще такое.

—  Сейчас вообще возможно вот это страдание по Достоевскому?

КС: Разумеется, всё возможно. Почему нет? Это же такое вневременное ощущение. Просто чем ты больше его пускаешь в оборот, тем оно быстрее обесценивается. Как валюта дерьмовая, как какой-нибудь рублицкий.


«Я считаю, что каждый новый текст — это что-то новое»

— О чём вообще рассказывает «Макулатура»? Это сублимация ваших личных переживаний или же это отражение социального окружения?

ЕА: Так а в чём разница? Там нет грани какой-то. Всё, что ты видишь, как-то отражается у тебя в голове.

— Вы хотите влиять своим творчеством на людей?

КС: То есть занимаемся ли мы пропагандой чего-либо? Нет, это не пропагандистский проект.

ЕА: Я пропагандирую только вегу (вегетарианство — прим. Siburbia). Больше ничего. Если кто-то послушает и станет веганом — да, это хорошо. На это я надеялся. В остальном — это просто обычные разговоры, без призыва, без навязывания своего мнения.

КС: Я сторонник того, чтобы говорить о своей личной оценке, стараться уходить от агитации или пропаганды, потому что это всегда чревато как минимум навязчивостью, а как максимум — какой-то тоталитарной позицией.

Если ты транслируешь своё личное мнение — это нормально, а когда ты говоришь «все идите туда-то» или «делайте то-то» — это хуёво.

Я считаю, что когда человек, будь он писатель или ещё кто-то, говорит «все приходите на митинг за честные выборы» — не знаю, не очень это круто. Это превращается в такой «Голубой огонёк».

— Ваши тексты пропитаны отчаянием, безысходностью и убеждённостью в собственной слабости и бессилии. Это так?

ЕА: Мне так не кажется.

— А чем тогда?

КС: Радостью.

Мечта — это же прекрасно. Мечтать заебись. Об этом даже Олег Газманов поёт, а разве можно сказать, что Олег Газманов пропитан безысходностью?
— Я думаю, именно этим он и пропитан.

КС: Ну уж нет.

ЕА: Капает прям из дупла.

КС: Тут я готов поспорить, но давайте не начинать этот спор.

ЕА: Ну, в общем, не знаю. Всё это так. Так можно прочитать, конечно. Но я не думаю, что это единственное прочтение, которое возможно. Есть и надежда, и мечта вот. Драйв.

— Драйв? Я не слышу у вас драйва.

КС: Ну, есть же фильм, который называется «Драйв», но разве там есть драйв? Там нет драйва. Посмотрите его — и вы поймете, что такое драйв в понимании группы «Макулатура».

— Можно ли создать что-то новое в эпоху постмодернизма и стремитесь ли вы к этому?

КС: Вообще, если так посмотреть, то все тексты — это рефлексия по поводу либо античности, либо каких-то библейских сюжетов. Разумеется, в этом отношении вся письменность, вся литература застряла либо в христианской, либо в дохристианской эпохе. Мне кажется, конечно, можно. Каждый новый текст — это не какая-то постмодернистская чепуха, если она не намеренно таковая. Это нечто новое. Мне вообще не близок этот пафос.

«Как можно говорить о том, что ничего нового нельзя создать, если невозможно прочитать все тексты, которые существуют? Нельзя даже прочитать все новости, которые выходят за сегодняшний день, если ты даже целые сутки будешь читать».

Я считаю, что каждый новый текст — это что-то новое.

ЕА: Всё «равно» ничего, не забывайте. Если вы будете использовать это уравнение…

— …весь мир у ваших ног, да?

ЕА: Да, и в тоже время вы у его ног. Возможно всё. И ничего не возможно.

— Женя, твои рассказы по настроению сильно отличаются от твоих же стихов в «Макулатуре». Почему?

ЕА: Ну, я же рассказы пишу не для того, чтобы читать их вслух. А стихи — для этого, и, возможно, в этом дело. То есть для «Макулатуры» нужен какой-то ритмически сильный узор, какой-то бодрящий. Часто я слушаю музыку, когда пишу текст, то есть пишу текст под музыку — я не делю форму и содержание. Прозу я не пишу под музыку. Может, если бы мне наигрывали музыканты, то она бы больше походила на «Макулатуру». В общем, не знаю я, почему так. Как выходит, так выходит. К тому же проза — это такое дело, одинокое. Я там не оглядываюсь на Костю или на музыкантов.

— Как в «Макулатуре» вы распределяет процесс написания текстов?

ЕА: Ну как, я пишу текст, показываю Косте, он пишет. И всё. Или наоборот.

— А если мысль Кости не совпадает с твоей изначальной мыслью?

ЕА: Что мне, жалко что ли? Пусть что хочет, то и говорит. Кто я ему, судья что ли? Я могу попросить что-то исправить, бывает, что он меня может попросить что-то убрать, это нормально.


«Эмигрировать неохота»

— Костя, правда, что ты был членом НБП? Чем ты там занимался и почему ушёл оттуда?

КС: Отчасти, да. Я был сочувствующим. Это было в середине нулевых, тогда в Кемерово вообще не было ничего подобного, никаких нацболов. Мы начинали с расклейки листовок, проведения и участия в массовых мероприятиях, такими детскими шалостями, как несанкционированные митинги в пять человек. После того, как о нас узнали, нас всегда таскали в милицию. То есть мы постоянно оказывались в отделениях. Меня, например, однажды из собственной квартиры вытащили. Просто пришёл какой-то мент, уговорил мою маму открыть дверь и увёз меня в отделение, я там провёл ночь.

«Мне запомнилось, что у этого мента было удостоверение, а рядом иконки. Я подумал ну, раз он такой, наверное, ему можно доверять, а он меня взял и посадил».
— Почему ты закончил с подобной деятельностью?

КС: Вообще это сложная история. На тот момент я посчитал, что я сам не соответствую своими человеческими качествами тем требованиям, которые предъявляются в НБП.

— Как вы относитесь к государству в глобальном плане? Какой политический строй считаете наиболее оправданным?

ЕА: Нет таких.

КС: Трудно сказать. Хорошо бы в России парламентскую республику. Думаю я об этом. Но это маниловщина такая. Не знаю. Парламентская республика мне нравится.

ЕА: Всех разогнать. Всех в лес. В пустыню.

— Мне кажется, что ты осознанно от этой темы уходишь.

ЕА: Сейчас любой пердун может спокойно поговорить на эту тему. Зачем мне? Я могу разговаривать о чём-то, только если я понимаю, о чём говорю. А разговоры о политике — это обычно просто пустой пиздёж.

— Как вы можете оценить политическую ситуацию в России? Хотите уехать?

ЕА: По-моему, норм.

КС: Эмигрировать неохота. Посмотрим, чем закончится, что будет. Что-то началось, но непонятно, чем это всё закончится. Пока всё, что происходит в России, похоже на какую-то страшную сказку. Непонятно ещё, как события на Украине аукнутся. Ну и вообще пока тут интересно жить.

— Именно это слово — «интересно»? Как какая-то экшн-игра?

КС: Ну да, постоянно есть какая-то опасность. И вот это предощущение какого-то разлома громадного. Обязательно что-то должно произойти. Не хотелось бы видеть того, что было 20-го февраля на Украине в масштабах России, но мне кажется, что в какой-то степени это неизбежно должно случиться. Но этого мне не хотелось бы, конечно. Я не знаю, как этого избежать, но хотелось бы этого избежать — гражданской войны, снайперов. Может быть, просто в нужный момент власти выведут танки и всех задавят. Мне кажется, это неизбежно, если такая политика будет продолжаться. Если всё это будет продолжаться каким-то экономическим пиздецом, если он произойдёт, то да, это случится.


«Женя, побойся бога»

— Как вы относитесь к идее бога и смерти? Как сильно они влияют на ваши решения и на ваше творчество?

ЕА: Раньше меня как-то волновала мысль о смерти, в последнее время я нормально к ней отношусь. Может быть, потому что меньше проблем со здоровьем стало, я не знаю. Ну, есть она, смерть, и есть, хорошо. Насчёт бога — не знаю. Я не очень понимаю тех, кто в него верит. Это для меня что-то сродни людям, как толкиенисты, которые собираются в костюмах, с мечами — типа такая игра ролевая. Не понимаю.

«Вообще сама идея ада и рая мне кажется какой-то очень вульгарной, какой-то странной и жестокой. Как может человек мечтать попасть в рай? Кого-то пугать адом? Так это всё некрасиво, что я не понимаю, почему люди этим всерьёз увлекаются».

Опять-таки, это всё очень интересно… (зевает), но я не знаю, как это можно применить на себя.

— А какие отношения у тебя с богом?

ЕА: Как у меня могут быть отношения с богом? Он мне звонит, говорит: «Женя, побойся бога», ахаха! Костя, скажи что-нибудь про бога.

КС: Bitch is suckin’ my dick…dick…dick… Всё.


Читать также:


«Если человек не меняется — значит, он уже трупец»
Группа Billy`s Band за девять лет пришла к такому успеху, что теперь думает о душе и джазе больше, чем о поклонниках старых музыкальных скетчей. Корреспондент «Сибурбии» поговорил с Билли Новиком о новом альбоме, алкоджазе, взаимосвязях и поиске себя.


«Если человек не меняется — значит, он уже трупец»
Три года назад «Пёс и группа» были одними из тех «провинциальных школьников», которые захватили умы музыкальных критиков. Теперь уже питерская команда приехала в родной Красноярск и рассказала, что изменилось с тех пор.


Бенька и её метафизический паровоз
Кабаре-бэнд «Серебряная свадьба» отыграл в Новосибирске два без преувеличения восхитительных концерта. Между выступлениями «женщина-Наполеон» Светлана Залесская-Бень, которая предпочитает быть просто Бенькой, рассказала «Сибурбии» о пронзительной поэзии, людях с мотором и непостыдном существовании.


Добавить комментарий

Вы должны войти чтобы оставить комментарий

Siburbia © 2024 Все права защищены

.