Текст: Александра Воробьёва
Фото: Анна Груздева
В Красноярске побывал екатерибургский художник Тимофей Радя — один из самых известных сегодня деятелей отечественного стрит-арта. В городе Радя начал работу над проектом, который осенью этого года будет представлен на красноярской Музейной биеннале. Пользуясь случаем, корреспондент Siburbia поговорил с уличным художником о том, как существует его искусство в современной России.
— В своём ЖЖ ты говоришь, что сейчас пишешь текст, в котором обобщаешь всё, известное тебе об уличном искусстве. Может быть, расскажешь о своей концепции подробнее?
— Ну, уличное искусство — это искусство, которое делают художники, работающие на улице (смеётся). То, что называется уличным искусством, делается самостоятельно, без каких-либо ограничений — так что ты можешь работать в любом жанре, делать всё, что хочешь.
Вообще мне кажется, что сейчас есть места, в которых культура концентрируется — музеи, книжные полки в библиотеке, кинотеатры — а на улице нет практически ни черта. Там присутствуют какие-то монументы, но они не очень чувственно взаимодействуют с людьми; есть архитектура, но практически во всех российских городах она испорчена грязью или дикой рекламой.
Стрит-арт для меня — такой мощный инструмент по внедрению чего-то содержательного в это пустое пространство. Но это если говорить абстрактно.
— А как ты стал уличным художником? Работал ли ты в мастерской?
— Нет, я сразу начал на улице. В первое время я рисовал небольшие трафареты, потом понял, что на улице всё работает немного по-другому. Например, лучше делать работы помасштабнее: маленькие вещи иногда очень сложно заметить, даже если ты ими интересуешься. Так что года три назад мы начали делать с друзьями масштабные проекты — и пошло-поехало.
— У вас, наверное, большая команда…
— Нет, команда небольшая — работают 3-4 человека, остальные подключаются по необходимости. Мы давно дружим и хорошо понимаем друг друга: в некоторых ситуациях я командую, а в некоторых — молчу и слушаю. Обычно мы работаем так: я что-то придумываю, затем мы собираемся и обсуждаем технический план: какое время лучше выбрать, как забраться в нужное место, какая нужна техника и материалы. Потом начинаем работать. Это ужасно сложно и даже, бывает, страшно.
— Вы часто работаете по ночам?
— Нет, мы чаще работаем днём, здесь всё зависит от места.
— А по какому принципу ты его выбираешь?
— О, это интересный вопрос. Но вот как объяснить… Это, наверное, так же, как выбирать возлюбленную: нельзя же это в полном смысле слова «выбором» назвать.
Мне нужно приехать в город и немного пожить в нём, походить, посмотреть — и тогда у меня появляются зацепки. А вообще, конечно, я чаще подбираю пространство под одну из своих идей, хотя встречаются настолько хорошие места, что я адаптирую идеи под них.
— Приходится ли вам сталкиваться с полицией?
— Мне кажется, что вещи, которые я делаю, всё-таки с большой натяжкой могут называться, не знаю, вандализмом. Так что я не понимаю, причем здесь полицейские, и они, видимо, тоже не понимают этого. Надо понимать, что полиция обычно работает с людьми, которые не могут связать и двух слов, а я делаю эскизы, объясняю, показываю. И когда я начинаю рассказывать полицейскому, в чем заключается моя идея — он думает: «О, у него идея есть…».
Так что мы с полицией встречаемся редко, но когда встречаемся — всё проходит нормально: даже если задержали, отпускают и ничего не делают.
В этом смысле вышла показательная история с абажурами, которые мы повесили на фонари в центре города. Мы разместили их нелегально; вскоре мэрия сделала официальное заявление по этому поводу. Их пресс-секретарь сказал всё правильно: дескать, если повесили нелегально, надо убирать. Но при этом также отметил, что абажуры нарушили ансамбль расположенного рядом оперного театра. Это было очень смешно, потому что там, во-первых, всё и так раздолбано, а во-вторых, рядом уже развешаны какие-то плакаты и баннеры — в общем, мэрию подняли на смех. Но интереснее здесь то, что абажуры реально сработали: это, может быть, не совсем оригинальный проект, но он был понятен абсолютно всем, и их начали защищать. Это была не государственная собственность, а общественная — общая, принадлежащая всем нам, а не только мне. Так что люди начали писать обращения в мэрию, делать репортажи, появилось сопротивление — и в итоге абажуры провисели ровно столько, сколько нужно.
— Что с ними стало потом?
— Мы сняли их, как только начало поздно темнеть. Абажуры здорово выглядели вечером, а днём в них было меньше какого-то, не знаю, очарования. Кстати, когда мы их снимали, и на одном фонаре абажур остался, а на другом нет — стало очевидно, насколько без них плохо.
В общем, получилась хорошая история. Думаю, надо продолжать такие внедрения.
— У тебя часто вызывают отклик именно политические события. Например, на парламентские выборы 2011-го ты отреагировал баннером «Вас наебали», а на то, что произошло в России потом — работой «Стабильность». А какие события в первую очередь волнуют тебя сегодня?
— Мне интересны как люди, которые критикуют власть, так и люди, находящиеся внутри неё, потому что там, где мы живём, иногда врут все. Я стараюсь находить какой-то баланс: политическая ситуация — очень серьёзный вопрос, и в нём надо долго и тщательно разбираться. Так что меня трогают разные события. Например, я хочу сделать проект про суды, потому что в нашей стране институт суда служит совсем не тому, чему должен. Ещё планирую сделать работу об Олимпиаде в Сочи.
— Она будет размещаться там?
— Пока не знаю: нужно понять, где она будет работать эффективней. Возможно, придётся работать в самом Сочи. Я недавно туда ездил, хотя мне не очень понравился город. Он какой-то совсем маленький, не очень интересный. Но там мощные, впечатляющие стройки: какие-то каркасы до неба, везде расставлены краны.
Меня такие вещи скорее вдохновляют: здорово, что всё строится, это необходимо делать, но здесь вопрос в том, что проект реализуется не совсем эффективно. Система работает так, что сметы на строительство вырастают в 6 раз — и это, конечно, абсурд. Сочи — сложная история, у которой есть и минусы, и плюсы, но меня в любом случае смущает, что там исчезают миллиарды. Это общее богатство страны, так что эта ситуация касается нас всех. Мы должны осознать это.
— Но о Сочи и так постоянно говорят, эта тема практически стала частью медийного шума. Ты уверен в том, что после твоего высказывания что-то изменится?
— Да. Конечно, думать о том, что я могу кардинально изменить какие-то большие процессы, было бы легкомысленно, но важно раскачивать лодку, подтачивать камень. К тому же то, что я сделаю, будет не высказыванием типа «Вас наебали», а художественным образом, работающим на уровне чувств — и это, надеюсь, подействует сильнее, чем всем надоевший формат разгромной статьи.
— А за пределами России у тебя уже был опыт работы?
— Я много где был, но делал небольшие вещи. Для меня работать за рубежом сложнее, это опять-таки связано с чувствованием дома: там ты находишься в очень не своём пространстве, и я пока только учусь это делать.
— Наверное, как-то влияют языковой барьер и национальный контекст.
— Ну да, я знаю, что есть ребята, которые делают работы на глобальные темы, но я думаю, что для такого нужно хотя бы немного разбираться в этом. А это сложно. Политический проект сделать достаточно просто — и он будет звучать, греметь; но если он сделан неискренне — получится какая-то фигня. А поскольку я не очень разбираюсь в мировой ситуации…
— Да и понимать твои политические работы вне России, наверное, как-то сложнее.
— Абсолютно верно, но для меня это не повод делать что-то простое.
— Почувствовал ли ты какую-то разницу между положением стрит-арта в России и, допустим, в Европе?
— Мне кажется, эта разница заключается в том, что в Европе есть много разнообразных механизмов внедрения паблик-арта и уличного искусства в городское пространство, а у нас их нет. Это, с одной стороны, упущение, конечно, но в то же время многие стены, на которых рисуют легально, выглядят гораздо скучнее. Хотя, конечно, лучше так, чем вообще никак. А ещё Европа более прибранная и более вычищенная, чем Россия.
— А ещё здесь, наверное, сложнее зарабатывать своим творчеством.
— «Зарабатывать» здесь — не совсем правильное слово: то, что я делаю, не лежит в плоскости денег. Скорее, получается сделать это немного самоокупаемым: например, люди поддерживают нас с помощью краудфандинга. Чаще всего же я зарабатываю косвенным путём: например, меня просят о консультации.
Поэтому я обязательно включаю в свой проект какие-то гонорары, если мы делаем его с чьей-то поддержкой. Например, мы скоро сделаем такой в Перми, где нам помог музей PERMM.
Мне нравится работать самостоятельно, в том числе и потому, что получается такое естественное ограничение в масштабах: ты не можешь, допустим, увеличить свою работу или потратить больше материалов. Это приятно — особенно когда я вижу сметы государственных проектов.
— Ты уже говорил о чистоте и обилии рекламы на улицах, раздражает ли в современном облике российского города тебя что-то ещё?
— Мне кажется, есть проблема в том, что большинство городов сегодня лишены какой-то цельности, которой обладали, например, советские города. Если посмотреть на советский город беспристрастно — он ведь был цельным организмом, в том числе и визуально. Не знаю, почему так получалось. Может быть, благодаря идеологии в том числе. А современные города выглядят раздробленными, разломанными. Но с этим ничего не поделаешь: мы живём в это время, и состояние города — очень точный слепок современности, мне кажется.
— Сейчас ты провёл неделю в Красноярске, какое он произвёл на тебя впечатление?
— Красноярск мне понравился. Очень здорово, что у вас есть Енисей, для меня самые радостные впечатления были связаны с этой могучей рекой. А вообще Красноярск очень похож на Екатеринбург: здесь, например, также грязно и такая же дичь с наружной рекламой. Люди такие же, как у нас. Это вообще очень нравится мне в России: такая огромная страна, но в любом её уголке говорят на одном и том же языке, он звучит одинаково.
Ещё мне понравилось, что в городе ощущается присутствие региона: в Красноярске ты постоянно слышишь в разговоре об Иркутске, Новосибирске, Барнауле, Томске… В Екатеринбурге говорят про другие города. Сибирь прекрасна. Раньше я никогда не был на востоке России и, наверное, хотел бы провести здесь больше времени, побывать во всех городах… Вообще создается ощущение, что в европейской части сейчас знают больше о других странах, чем о востоке своей собственной. Это странно.
— Где ты планируешь работать в ближайшее время?
— Хочется сделать несколько небольших проектов в Екатеринбурге, летом отправлюсь в Питер, а осенью — в Красноярск, работать на биеннале. Кроме того, в ближайшее время поеду в Норвегию — работать в городке Тромсо на севере страны. И в Нью-Йорк — буду собирать «Стабильность» из щитов местной полиции.
— Мне казалось, что это всё-таки специфически российская работа…
— Ну, полиция везде выполняет одну и ту же роль. Правда, там наверху пирамиды не будет трона — это действительно региональная специфика.
Кстати!
С 26 апреля по 1 мая 2013 в Новосибирске на площадке джаз-клуба «Труба» (ул. Фрунзе, 2) пройдет второй фестиваль активистского искусства «МедиаУдар. Новосибирск 2013», который завершится юбилейной Монстрацией Х. Подробности здесь.
