Музыкант, режиссёр и знаменитый московский арт-директор Алексей Паперный приехал в Новосибирск после долгих переговоров и почти двух лет ожидания. Концерт в «Бродячей собаке» состоялся фактически в закрытом режиме: количество билетов в продаже — минимальное, основная часть публики — организаторы и гости форума Interra, в рамках которого музыкантов только и удалось привезти. Текст на пригласительных билетах подливал масла в огонь: «его недоступность — часть культа». Эту фразу, кажется, можно отнести к кому угодно, только не к Паперному.
Утомлённый клубной жизнью, интеллигентный социопат, внук и племянник знаменитых учёных, он хоть и выходит на сцену в тельняшке и с гитарой, но нервно реагирует на разговоры в зале и отказывается играть песни, которые просит публика. Вне сцены обезоруживающе улыбается, вертит в руках книжку Саши Соколова «Триптих», а когда фотограф наводит объектив — испуганно ставит её на полку: «Подумают ещё, что я умный, а я же неуч, у меня никакого образования нет». Сейчас он даёт концерты только в Москве, да и то раз в месяц. Группа «Паперный Т.А.М.» всё чаще выходит на сцену в сокращённом акустическом составе. Их последний альбом появился в 2008, и Алексей не спешит взяться за новый, неопределённо отвечает: «Если наберётся на пластинку, мы её запишем». Интервью мы записываем на поребрике у «Собаки».
Я всю жизнь занимался не музыкой, а театром, но как-то с большими перерывами. Сейчас мне хочется писать и ставить собственные пьесы.
— Вы не гастролируете, не записываете новые песни, чем вам сейчас интересно заниматься?
— У меня есть три места в Москве, и это довольно непросто, отнимает кучу сил. «Лётчик» [клуб «Китайский Лётчик Джао Да»], [театральный клуб] «Мастерская», а сейчас мы открыли ещё кафе на Никитском бульваре. Называется «Дети райка». Такое театральное название в честь знаменитого кино. С другой стороны, я всю жизнь занимался не музыкой, а театром, но как-то с большими перерывами. Сейчас мне хочется писать и ставить собственные пьесы. Вот в «Мастерской» есть театральный зал, и, собственно, поэтому я за него взялся.
— Раз уж мы заговорили о театре, расскажите о вашем сотрудничестве с театром «Практика»?
— У нас с Бояковым [Эдуард Бояков — руководитель театра «Практика»] есть совместный проект, называется «Человек.doc», который идет и в «Практике», и в «Мастерской». Это его идея, которая оказалась очень интересной. Она заключается в том, что выбираются какие-то люди, и герой встречается с драматургом; они общаются, драматург пишет пьесу, а герой в ней сам себя играет — в тексте, написанном другим человеком о нём самом. В этом есть документальность и другой взгляд, и какая-то странность. То есть человек играет всё-таки то, каким его увидели.
— Назовёте какой-то самый удачный, на ваш взгляд, пример?
— Например, спектакль про Кулика [«Олег Кулик. Игра на барабанах»], мне кажется, получился блестящий. В том смысле, что Кулик этого сам не ожидал. [Евгений] Казачков, который писал пьесу, долго не знал, за что зацепиться. Но когда выплыла история с Валей (девушкой, которую любит герой) — произошло волшебство этого проекта. Человек рассказывает сам, ни одного чужого слова там нет, но драматургия какая-то другая. Это как будто история, которую тот не рассказывал. Я сам ничего о Кулике не знал, ну, кроме того, что он там делает. Мне он казался каким-то безумно высокомерным. А после этого спектакля я стал к нему очень хорошо относиться. Я увидел, что он милейший человек. Поэтому спектакль невероятно трогательный, талантливый, там всё как-то так интересно. И хотя Кулик не играет себя сам, но его играет очень талантливый актёр. Очень красиво, парадоксально, неожиданно лирически, слёзы на глазах. Это самый лучший спектакль во всей этой истории, мне кажется.
— У вас не было желания поучаствовать в проекте в качестве героя?
— Конечно, мы обсуждали это с самого начала, я и собирался. Но сначала не было идеи, как это сделать, а потом возникли какие-то идеи, но проект уже был готов. Сейчас я уже не уверен, что хочу быть героем подобной истории.
— Тогда расскажите, как началась клубная история, героем которой вы столько лет являетесь? С «Лётчика»?
— Началась она случайно и не с «Лётчика», он появился позже. Какое-то время я работал у Розовского в студии, там мы сделали спектакль «Твербуль», объехали с ним весь мир. Была ещё перестройка, то сё, и для нас вся эта Европа и Америка была шоком каждый раз. И мы, конечно, бывали там во всяких клубах и кафе, а здесь этой культуры ещё не было — здесь все на кухнях общались. И когда мы вернулись в Москву, это был 93–94-й год, мы открыли клуб «Белый таракан» — в жилом доме, в каком-то подвале. Он был одним из первых вообще в этой стране. Со сценой, где играли музыканты, мы точно были первыми. Особенностью этого клуба, да и вообще — этого времени, было то, что там вместе собирались люди, которых сейчас невозможно представить рядом. Андеграундные поэты, интеллектуалы, банкиры, бандиты, какие-то вообще странные люди, бомжи какие-то. Тогда понятия среды ещё не существовало, было просто клёво куда-то приходить. И все прекрасно друг с другом уживались, такого мира и понимания я не встречал больше никогда, это был какой-то постоянный праздник, и в этом, естественно, не было никакой экономики. Мы покупали сосиски в соседнем ларьке, приносили туда, разогревали их в печке, и все эти банкиры, половины из которых сейчас в живых нет, и популярные артисты ели их с таким удовольствием, с каким сейчас не едят в самых крутых ресторанах. Это продолжалось всего год, но было ощущение чего-то невероятного.
Когда ты делаешь какое-то место, ты делаешь его таким, какой ты сам.
И находятся люди, которым это интересно.
— Сейчас существует вообще эта среда, как-то она изменилась?
— Я не понимаю этого. Я продолжаю этим заниматься, но ничего никогда не понимал — в средах, в тенденциях, в том, что сейчас правильно-неправильно. Появилось много клубов, направлений, так называемых сред, тусовок, но я не понимаю, как это устроено, как какие-то места становятся модными. Просто, когда ты делаешь какое-то место, ты делаешь его таким, какой ты сам. И находятся люди, которым это интересно. Вот «Собака» мне очень понравилась. Она мне как раз напомнила «Белый таракан». Ну, вообще, всё на всё похоже — на «Таракан», на «Лётчика». Какое-то правильное и хорошее место.
— Но вы ведь следите за тем, что происходит в той среде, в которой сами существуете?
— Я не слежу ни за какой жизнью — ни за музыкальной, ни за театральной. Надо, наверное. Но это не потому, что я такой крутой, это из-за лени. Ну и из-за того, что есть, чем заниматься. Просто когда есть эти три места, ходить ещё на какие-то тусовки — невыносимо. У нас и «Лётчик», и «Мастерская» небольшие. Когда людей больше, чем пять, — это уже тяжело. И в то же время, как организатор, я заинтересован в том, чтобы их было 200, 300, 400, сколько угодно… За 12–15 лет всей этой жизни у меня образовалась какая-то социофобия, поэтому я стараюсь никуда не ходить. Вообще мы сейчас открыли кафе, и я давно этого хотел. Именно просто кафе, где можно встречаться с людьми. Сидишь за столиком — вот ты, вот напротив тебя человек, это самое милое дело. И другие люди тоже приходят — поговорить, вдвоем-втроем.
Текст: Елена Макеенко
Фото: Антон Соломахин
