«Человек может грубить, ставить смайлики и при этом страдать»

Текст и фото: Анна Груздева

Максим Кронгауз, известный лингвист, автор популярных книг «Русский язык на грани нервного срыва» и «Самоучитель олбанского», приехал на Красноярскую ярмарку книжной культуры в качестве члена жюри премии «Нос». А незадолго до этого Максим Анисимович читал цикл лекций в рамках исследовательского проекта «Локальные истории», тоже организованного фондом Михаила Прохорова. Несмотря на академичное название, Кронгауз умеет рассказывать про язык так, что заслушиваются математики с последних рядов. Корреспондент Siburbia поговорил с лингвистом о моде на правильную литературную речь, «лайках», букве ё и трансформациях в русском языке.

— Есть ощущение, что письменная культура общения сегодня активно вытесняет устную. Вот сегодня хотела позвонить вашему куратору, чтобы уточнить время интервью, а потом думаю: нет, лучше смс. Почему мы предпочитаем письмо живой речи? В чём причина?

— Создано много гаджетов, девайсов, которые обеспечивают именно письменное общение. И действительно сейчас можно прийти в кафе и увидеть сидящих друг напротив друга людей, уткнувшихся в смартфоны или планшеты и общающихся, может быть, даже между собой в социальной сети. Мы попали в ситуацию, когда нам предложили много интересных способов общаться письменно. Возник интернет, а в нём — вначале блогосфера, потом социальные сети. Даже существующий больше века телефон сегодня выполняет функцию инструмента письма и миникомпьютера. А благодаря Сети сегодня действительно огромные массы людей привлечены к письму, чего раньше не было.

— Это может негативно сказаться на культуре устного общения?

— Совершенно очевидно, что письменной речи недостаёт элементов, которые важны для живого общения: жестикуляции, мимики, интонации. Но письменная речь сегодня меняется, появляется «устность»: смайлики, какие-то графические элементы.

Существует даже определённый этикет, который во многих ситуациях предполагает письменное общение вместо устного. Человек может подумать: «Я не хочу его беспокоить, поэтому не буду ему звонить, а лучше напишу письмо». И это стало достаточно распространено. Происходит просто некая смена границ между письменной и устной речью, с одной стороны, в пространстве, с другой — в сущности, потому что письменной речи стало гораздо больше, но она стала более устной.

— А есть ли в этом психологический момент? Мы боимся живого голоса или не хотим вступать в более непредсказуемую устную коммуникацию?

— Устная речь, конечно, более контактна. Вы меня сейчас видите, и нам с вами сложнее говорить друг другу грубости, что в интернете очень распространено. Также вы наблюдаете мою живую реакцию: я волнуюсь, я радуюсь, я жестикулирую. Можно меня даже потрогать. В интернете в этом смысле мы гораздо более защищены, мы находимся в некой крепости. Человек может грубить, ставить смайлки и при этом страдать. Отсюда и то, с чего я начал: для того чтобы меня не беспокоить, не втягивать в контакт, которого я, может быть, не хочу, вы обращаетесь ко мне письменно. А я остаюсь в своей крепости и, если не хочу, могу вам не отвечать вообще. Поэтому да, здесь есть много тонких психологических нюансов.

— Вот мы, живые люди, сегодня общаемся с помощью текстов. Но мне кажется, при этом происходит деперсонализация письменной речи. В Сети мы активно используем слова-клише для оценки, не говоря уже о «лайках» и «+1».

— Наш сегодняшний мир, технический прогресс вовлекает каждого в бесконечное общение. Если вы состоите в нескольких социальных сетях, у вас есть смартфон и планшет, то вы по-хорошему должны всё время общаться. Сбросил смс знакомый — вы должны ответить, в фейсбуке к вам обратились, в твиттере появился комментарий — на всё это нужно реагировать. Совершенно понятно, что у нас с вами нет стольких идей и такой коммуникативной потенции, чтобы этому соответствовать. Если вспомнить доинтернет-эпоху, мы, конечно, много общались друг с другом, но мы не были всё время на связи, как сейчас. Соответственно, новые технологии помогают, когда у нас нет соответствующей быстрой реакции, новой мысли, но нам важно оценить поступок, оценить слово, оценить текст (в этом смысле один из жанров интернета, безусловно, комментарий). Поэтому в блогосфере и появляются удобные клише вроде «аффтар жжот!», «ацтой», «выпей яду» и так далее.

Перепост, кстати, тоже способ высказаться, ничего не говоря. Когда я «перепощиваю» чужой текст, статью, я вроде бы ничего не сказал, не проявил никакой созидательной способности. Но вместе с тем я высказался, потому что позаимствовал чужую мысль. Это интересная вещь: с одной стороны, нас заставляют больше общаться, с другой стороны, общение становится слегка ритуальным.

— А какова ваша точка зрения на расхожее мнение, что современный человек утрачивает способность читать длинные тексты?

— Современный человек — это конструкт. Безусловно, сохраняются люди, которые читают длинные тексты, и остаются те, кто никогда не умел этого делать. Но сам факт выхода больших романов ежегодно показывает, что всё-таки читатели объёмных текстов есть.

Но я не делал бы из этого решающих выводов, потому что сегодня читает даже тот, кто раньше не читал вообще.

— В английской речи давно используют сокращения в разговорах: don`t know – dunno. Мы тоже говорим сокращённо «норм». На это влияет темп современной жизни? Не будем ли мы вскоре говорить телеграфным языком?

— Не думаю. Компрессия речи характерна для определённых сфер или когда мы ограничены во времени. Такой телеграфный стиль, скажем, был характерен для начала 20 века, для эпохи Первой мировой войны, которая началась в 1914 году. Это отмечал замечательный славист Сергей Карцевский. Тогда стали активно пользоваться телеграфом, он потребовал компрессии: появились все эти тчк, зпт, но язык в целом не изменился. А сегодня появились смс, твиттер, но это не значит, что мы в устной речи будем говорить «норм». Мы ещё не настолько спешим, чтобы сокращать все слова. К примеру, «норм» — это скорее жаргонизм, который выражает некую освоенность этого словечка. Это характерно для молодёжных жаргонов, потому что он сознательно всё время обновляет себя. Скажем, слово «тусовка», которое вышло из молодёжного жаргона и стало общепринятым, понадобилось чем-то заменить. Так появилась «туса». Понимаете, не всякая тенденция в речи достигает своего конца, она действует в определённом контексте. Это как раз очень интересно, потому что показывает, что язык очень гибкий и тонкий инструмент, мы его можем настраивать на любые коммуникативные условия.

— Есть ощущение, что с постоянными изменениями языка мы перестаём рефлексировать: что хорошо в языке, а что плохо. Норма в этом ключе остаётся основополагающей для языка или становится сегодня условностью?

— На этот вопрос так сразу и не ответишь. В некоторых ситуациях понятие нормы оказывается неприменимо. В частности, для новых слов не всегда осмысленно говорить, как правильно. Если слово только что заимствовано, у него, скорее всего, есть какая-то вариативность, но не всегда можно сразу решить, что правильным будет один вариант, а не другой. Может, нужно посмотреть, какой победит в конкурентной борьбе. Так, «риелтор» пишется четырьмя разными способами, «маркетинг» произносится двумя, «шопинг» писать с двумя «п» или с одним? Вот как правильно? Я думаю, что стало больше вариативности, в которой не всегда нужно кодифицировать один вариант. Нужно подождать, что победит в языковой практике.

— Получается, сегодня я могу говорить так, как хочу? «Мой кофе остыл» и «моё кофе остыло» — сегодня уже нет разницы: словари разрешают.

— Нет, не можете. Начните ставить ударение не в том месте, искажать звуки — вас никто не поймёт. Скажите «ихний» — я в сторонку отойду и буду говорить с вами немножко иначе.

Вот в советское время он был очень кодифицирован, вариативности почти не было. В обычном словаре допускалось ударение творОг и твОрог, а в словаре дикторов радио и телевидения было только одно ударение — творОг. Сегодня идёт обратный процесс, норма немножко отступила.

— А будет ли модно когда-нибудь правильно литературно говорить?

— Это уже стало модным. Политики нанимают специальных тренеров по культуре речи, в крупных компаниях проводят тренинги для сотрудников, которые общаются с клиентами. У какого-то банка была замечательная серия роликов, в которых представитель банка переходил на язык клиента, общаясь то с гламурной дамочкой, то с подростком. Не значит, что эта стратегия правильная, но, тем не менее, сегодня совершенно очевидно, что привлекательность компании зависит в том числе и от культуры речи её сотрудников. Мы перешли от нестабильного социального устройства 90-х годов к более стабильному.

Людей никто не заставляет писать под диктовку, но есть их внутренний позыв. Расшатывание нормы в 90-х годах сменилось более деликатным отношением к языку, понимаем того, что язык есть способ взаимодействия и воздействия.

— Язык, выходит, некий маркер интеллигентности?

— Образованности, я бы сказал. Для интеллигентности только грамотной речи недостаточно: важно ещё и её содержание. В стабильном обществе язык — это инструмент установления социальной иерархии. У вас нет правильной литературной речи? Вы не получите хорошую работу. Но в какие-то эпохи это не было так важно. В 90-х, к примеру, ценнее было быть энергичным, деловым, работоспособным и так далее. Сейчас эти качества сохраняют свою привлекательность, но речь возвращается как один из факторов определения статуса человека.

— А какие у современного русского языка есть «болезни»? Лингвисты говорят, к примеру, о засилье канцеляризмов.

— Канцеляризм, да, это бич, но у нас он существует много веков. У нас всегда была чиновничья речь, ещё в 1960-х годах понятие «канцелярит» в своей книге ввёл Чуковский. По такой речи сегодня мы легко опознаём чиновника, даже если он оделся в джинсы и завёл блог. Здесь важно понимать, что язык — это не просто средство, которым мы общаемся, но и некая характеристика человека, его статуса, его образованности, отчасти его занятия. Он позволяет нам узнать о человеке даже больше, чем человек хочет нам сказать. Я думаю «опознавательные знаки» — это хорошо. Если язык перестанет выполнять эту функцию социальной иерархии, то будет скучно.

— А что быстрее всего меняется сегодня в языке?

— Пожалуй, лексика: заметнее ощущается появление новых слов. С этой точки зрения, интернет стал пространством анализа языка. И это, безусловно, хорошо.

Или заимствование вносит новый взгляд на слово. К примеру, «маклер» и «риелтор». Профессия одна и та же, но слово «риелтор» показывает, что она стала иначе восприниматься, стала респектабельной деятельностью. Конечно, всё, что происходит в языке, обусловлено потребностью людей, изменениями внешнего мира. Другое дело, что мы не всеми изменениями в языке довольны. Но язык всё-таки мудрее отдельного человека.

— Мне кажется, то, что мы так много заимствуем, говорит о нашем европоориентированном сознании. И не только, кстати, лингвистическом, но и культурном. Вот непонятное слово «каучсёрфинг» легко заменяется русской «впиской». Но «каучсёрфинг» — это круче.

— Это печальная вещь, но здесь язык не виноват. Это связано с тем, что взаимодействие нашей культуры с культурой чужой, глобальной, американской или европейской — это движение в одну сторону. Мы берём, но почти ничего не даём. В русском много английских заимствований, а русских в английском — ноль. Это значит, что им от нас ничего не нужно, и наоборот. И смешно обвинять в этой ситуации язык, нужно пенять на самих себя. Если бы мы придумали «айпад», «айфон», то западный мир вынужден был бы заимствовать какое-нибудь русское слово. Например, «переговорка». В этом, скорее, беда цивилизации, беда культуры, которую язык отражает.

Максим Кронгауз на Красноярской ярмарке книжкой культуры

— К слову об особенностях нашего языка. Как думаете, буква «ё» нужна сегодня в письменной речи?

— Да, я очень люблю букву «ё». Только я не люблю ёфикаторов, которые всегда ставят две точки над ней. Буква «ё» как раз привлекательна тем, что она странная буква, иногда она с двумя точками, иногда — без них. Такая факультативность точек. Если мы начнём ставить две точки всегда, то «ё» станет, как все прочие буквы, да ещё и будет вылезать из строки. Интерес именно в её факультативности, а не в унифицированности. Но я, конечно, за то, чтобы книги для детей и иностранцев печатались с «ё». Им без неё трудно правильно прочесть текст.

— Как вы считаете, язык развивается с точки зрения своей внутренней эволюции или на него в большей степени влияет развитие общества, коммуникаций?

— Этому как раз был посвящён мой цикл лекций, это вопрос, на который я сейчас пытаюсь ответить. Надо понимать, что есть два типа изменений, обусловленные внешними и внутренними факторами. И они довольно сильно отличаются. Внутренние изменения происходят всегда, но они медленнее и менее заметны. А внешние происходят редко, должны произойти какие-то важные события — петровские реформы, перестройка, революция 1917-го — чтобы язык изменился. В нашу эпоху изобретение интернета сильно изменило мир и сказалось на всех языках. Внешние факторы сегодня редки, но зато язык изменяется быстро, и это заметно. Вот это принципиальное отличие нового времени.

Читать также:

Галина Юзефович: «Дети — это важно в жизни даже тех людей, у которых их нет»