Айнарс, ты не можешь думать, как все

Текст: Рита Логинова
Фото: Геннадий Данилкин

Айнарс Рубикис

Латыш Айнарс Рубикис, главный дирижер Новосибирского оперного театра, с момента подписания контракта с НГАТОиБ провел три симфонических концерта и инициировал обновления старых оперных постановок. О том, какие еще планы на Новосибирск есть у Рубикиса, смог бы он жить в театральном гетто и как провести концерт в заброшенном порту — читайте в интервью для Siburbia.

— До 19 века дирижер из вежливости во время выступления стоял лицом к залу, то есть спиной к музыкантам. Получается, что визуальный контакт с музыкантами не важен? Или как он это делал?

— Я бы хотел сам это узнать. Мы можем только судить об этом: у него была длинная палка, а оркестр играл по шуму — дирижер стучал по полу. Хотелось бы это как-то услышать и увидеть, но невозможно. Думаю, так шло все — по ушам. Я честно не представляю, как это — сопровождение музыки палкой. Дирижер Жан-Батист Люлли себе ногу испортил этой палкой и должен был сделать ампутацию, но все равно умер.

— А сейчас насколько прилично показывать спину публике: избегать общения с журналистами и личного контакта со зрителями? Это моветон или кто как?

— Я могу судить только о самом себе, не знаю, как с другими. По-моему, если поворачиваешь спину — или это шоу, или набиваешь себе цену. Я всегда открытый. Если я могу как-то помочь — почему нет.

— Вы говорили, что рады были прочесть отзывы в интернете об одном из ваших симфонических концертов в Риге. То есть вы мониторите, что о вас и о вашей деятельности пишут в блогах?

— Нет, вообще-то нет. Во-первых, это меня не интересует, во-вторых, я не знаю, как здесь в России, но в Латвии бОльшая часть людей, которые пишут все эти комментарии и ведут блоги — ничего не делают. У них, оказывается, есть достаточно времени, чтобы сидеть на диване и поливать грязью тех, кто что-то делает. Я никогда не осуждаю людей, у которых есть ошибки, но они стараются.

— Будем считать, что у вас другие ориентиры. Расскажите немножко про съемки фильма Der Taktstock («Дирижерская палочка» (2010, реж. Михаэль Венде) документальный фильм про Третий международный конкурс дирижеров имени Густава Малера в Бамберге, победителем которого стал Рубикис в 2010 году — прим. Siburbia). Как вам понравилось быть героем документального фильма?

— История была такая: конкурс снимался на камеру, запись транслировалась на экран, чтоб члены жюри видели твое лицо и все твои действия. И, оказывается, там было примерно шесть камер. Оказывается! Не знаю, как другие — я этого не чувствовал никогда. С режиссером Михаэлем я познакомился за два дня до финального концерта. Он подошел и попросил меня об интервью, потом начал шагать за мной повсюду с камерой, но я, вообще-то, этого не ощущал. По-моему, для молодого парня, который скоро должен был закончить учиться — это уже профессионализм.

Ну вот, было пять-шесть камер, получилось где-то 250 часов видеоматериала. Михаэль пошел к главному организатору конкурса и попросил эти материалы, чтобы сделать дипломную работу. Организаторы согласились, он взял несколько интервью и сделал фильм. То, что фильм пошел, как пошел — это у нас с Михаэлем общее. Он не ожидал, что фильм победит в конкурсах и на фестивалях. Это касается и меня: когда я ехал в Бамберг, я тоже не ждал победы. Der Taktstock скоро выходит на дисках, Михаэль обещал подарить столько экземпляров, сколько нужно.

— На экскурсии в театр нам рассказали, что в недалеком прошлом в оперном были общежитие и поликлиника для сотрудников. Вы бы смогли в таком гетто жить?

— Я о поликлинике ничего не знал! Я сразу думаю: поликлиника, а там те, которые сошли с ума… (смеется). Про общежитие я тоже не знаю, правильный ли это вариант. Не для меня, а вообще для людей, которые работают в театре. Работу и жизнь совместить трудно. Если я не один дома, то я стараюсь работу не приносить домой. Нужно свое пространство, чтобы отдыхать. Но есть, конечно, другие ситуации, например, режиссер одного латвийского драматического театра живет прямо в театре. Не только потому, что захотел: вопрос в ситуации финансовой.

— Возвращаясь к вашему портовому концерту в Риге: эта ваша идея была?

— Эта идея родилась по необходимости. В Новосибирске есть большой театр с большим залом и удивительной акустикой, а в Риге ничего такого нет. Есть оперный театр, но акустика там никакая. В нем концерты играть — это не божий дар ни для музыкантов, ни для дирижеров, потому что звук падает там, где он сыгран. Есть старый филармонический зал, но акустика тоже никакая. Был проект хорошего концертного зала. Была подпись министра культуры, что начинаются строительные работы. Пришел большой кризис, и спустя две недели уже другой министр культуры это отменил.

Нужда была в том, чтобы найти новый концертный зал в Риге. Вторая идея была как-то привлечь юное поколение, конечно. Я не старый, и мне довольно тревожно смотреть, особенно в Германии, на зрителей: люди, которые приходят на концерты, уже в большом возрасте. Поэтому родилась идея симфонического концерта в здании старого порта, поскольку это такой райончик для юношей в Риге: есть современный выставочный зал, клуб более или менее интеллигентный. И я нашел слышные уши, которые поддержали этот проект.

— Зачем им это нужно было?

— Они были заинтересованы, чтобы обновлялась эта среда. При этом там ничего не было: ни сцены, ни кресел, ни рояля. Сцену мы построили, рояль привезли, а про кресла вспомнили в последний вечер перед концертом вместе с моим другом. Я его спрашиваю: «А где люди будут сидеть?» Он довольно быстро все организовал, было здорово. Мы играли современную музыку: кантату Софии Губайдулиной «Теперь всегда снега» и концерт для фортепиано и оркестра «Lamentate» Арво Пярта. Это был концерт в одной части, потому что антракт было делать бессмысленно — людям некуда было деться.

Конечно, без моих друзей я бы не провел концерт, потому что довольно трудно одному такие проекты поднять. За два месяца до концерта я сказал, что его не будет. По-моему, в фейсбуке была такая картинка «Что такое современный музыкант?». Современный музыкант — это солист, гитарист, звукорежиссер, видеорежиссер, менеджер, работник сцены — все! Был предел, когда надо было найти деньги, решить всякие организационные вопросы, и я сказал «нет». Но друзья сказали: «мы тебя заставим».

— Здесь вроде тоже что-то происходит: блогеров водят на экскурсии в театр, руферов. Но когда на очередной пресс-конференции директора спрашивали о выходах оперного на свежий воздух, Мездрич сказал, что опен-эйры театр давно практикует. А мы-то интересовались не про выступления на площади Ленина, а где-то подальше. Есть конкретные планы?

— Мы с Борисом [Мездричем] уже договорились. Я ему сказал: давай сделаем фестиваль на два–три дня, чтоб мы съехались на природе, приехали люди. Он сразу спросил, где они будут сидеть. Я ответил, что пусть сидят на земле, пусть берут одеяла, они же знают, куда они едут. Он вообще-то согласился, но до конца этого сезона мы решили не торопиться. Так что на следующем буклете уже будет все написано.

— Одна оркестрантка рассказывала, что на репетициях к «Реквиему» духовые не взяли какую-то ноту, и хористы позволили себе критику, если не сказать насмешку. Вы регулируете эти моменты или считаете, что взрослые люди сами свои проблемы решат?

— Я уже говорил, что больше уважаю людей, которые работают, пусть у них что-то даже не получается. Но я могу повторить пять-шесть раз, семь, восемь, десять, а потом подойду к оркестровой группе, хору или солистам и спрошу: «Как я могу тебе помочь, чтобы ты сыграл? Пойдем ко мне, будем репетировать, решим вопрос». И я вчера на репетиции с оркестром сказал, что не надо переводить мое терпение, совсем не надо. У меня оно довольно большое, но когда оно лопнет, тогда…

Вопрос только о работе, только о профессионализме. Те люди, которые на репетициях позволяют себе выпады в адрес коллег, — вот я не уверен, что они работают без ошибок. Даже я работаю с ошибками, каждый день, каждый час, каждые полчаса я делаю ошибки в своей работе. Даже на спектаклях, даже на концертах, но мы же люди.

— Девушка из хоровой студии при театре, которая принимала участие в «Реквиеме», рассказала, что взрослые хористы иногда вели себя как студенты: капризничали, когда их попозже отпускали с репетиций, хотя задерживали их нечасто и минут на пять. Как их интерес к работе поддерживать?

— Это вопрос о профессионализме. Я стараюсь ценить время, отведенное на репетиции, это закон, но иногда бывает: дайте мне еще пять минут! Я помню, во Франции было такое — вот там не дай бог задержаться. Была генеральная репетиция, оставалось двенадцать тактов сыграть, две минуты, но мне показали на часы — и все. Друзья мне всегда говорят, и особенно последнее время: «Айнарс, ты не можешь думать, как все, и не можешь заставить людей думать и работать, как ты думаешь и работаешь». Но я пел в хоре, мы готовились иногда по десять часов в день!

— Вы по хору, кстати, скучаете?

— Бывает иногда. Мы в Риге организовали такой ансамбль из пяти человек «Пятерка в городе» [Pieci pils?t?]. По ним я скучаю, потому что это был отдых. У меня отдых от музыки — это музыка. Они тоже скучают. А когда хор на сцене, а я за пультом… Помню, через год, когда я начал встречаться с разными оркестрами, поехал в Германию, и репетиции все были только с оркестрами, а на последнюю генеральную пришел хор — и я сразу как рыба в воде, просто — ах!

— Вы ходили в Новосибирске куда-то кроме оперного?

— Пока нет. Тут большое хозяйство. Но я бы хотел! Думаю, что в следующем сезоне постараюсь устроить свою жизнь, чтобы посмотреть какое-то произведение в театре из зала. Еще все говорят про «Красный факел», даже в Риге. Также я бы хотел услышать оркестр филармонии.

— Похожа Сибирь на место, куда ссылали умирать?

— Нет, это сделали люди из истории. Сделали имидж, к сожалению, для всего мира.

Питер мне рассказывал, когда ему было 15 или 16, к ним в Манчестер приехал Ленинградский симфонический оркестр, играли 4-ю симфонию Чайковского. Он смотрит на музыкантов: все сидят и играют с каменным лицом. После концерта он задал им вопрос, почему столь торжественную, энергическую и счастливую музыку вы играете с такими лицами. И один музыкант ему шепотом сказал: «Если мы ошибемся, нас в Сибирь пошлют». Нам теперь смешно. Но ситуация, в какой жили тогда люди — это кошмар. И если вы мне задаете этот вопрос, я вам скажу: я просто тут влюбился, я очень хорошо себя здесь чувствую, и я полностью согласен с Питером. Ну и это не секрет, люди с этой стороны Урала совсем другие.