Беседовал Дмитрий Северов
Фото: Фрол Подлесный
На фоне происходящих событий вокруг «Тангейзера» постановщики Антон Болкунов, Сергей Мельцер и режиссёр Галина Пьянова как никогда кстати напомнили сибирякам о легендарном земляке, поэте и лидере группы «Гражданская оборона» Егоре Летове. Их совместная постановка с одноимённым названием «Летов» на сцене новосибирского «Старого дома» создана по законам театра художника: на первом плане — личностная позиция самих рассказчиков, в то время как фигура главного героя, Егора Летова, проявляется в спектакле фантомной болью каждого из них. Журналист «Сибурбии» поговорил с авторами «Летова», Антоном Болкуновым и Галиной Пьяновой, о сибирских людях, русской народной игре и свободе художника.
Не ломать стену, а пройти сквозь
— Каждый, кто слушает «Гражданскую оборону», пришёл к пониманию этих песен по-своему. Как вы начали слушать Летова, и что его творчество означает лично для вас?
Антон Болкунов: Я открыл для себя Летова в конце девяностых. Я и Сергей Мельцер, мой друг и партнёр, — мы вообще выросли на Летове, мы им сформированы. Для нас он большой художник, и те принципы, которыми Егор Летов руководствовался в своём творчестве, всегда помогали нам. Когда мы с Сергеем учились в художественном училище в Алматы, у нас были уроки станковой живописи. И даже там мы руководствовались летовскими принципами. Если академические школы рекомендуют подгонять видение художника под какие-то стандарты и рамки, то Летов призывал к обратному: то, что делает художник — это его личный, субъективный взгляд, и чем больше художник усиливает эту субъективность, тем лучше. И когда мы, студенты, занимались живописью, подготавливали выставки, мы пытались развивать свой субъективный взгляд, насколько это было возможно. Позже у меня бывали такие моменты в творчестве, когда я задумывался: а стоит ли делать такой ход или нет? И когда я вспоминал, что Егор Летов не боялся, — я шёл дальше.
Галина Пьянова: Я, в отличие от Антона, совсем недавно пришла к этому автору. Конечно, я знала, что существует «Гражданская оборона»: всё это было в восьмидесятые, в девяностые как явление. Но если говорить о таком глубоком погружении в творчество Летова, то у меня оно произошло буквально за две недели до премьеры нашего спектакля.
— Что именно вы поняли в тот момент?
Галина Пьянова: Мне кажется, что, услышав Летова по-настоящему, ты уже не сможешь оставаться человеком без позиции. Ты перестаёшь быть трусливым. Может, я говорю сейчас несколько пафосно, но это правда. Слушая Летова, ты очень чётко ставишь перед собой вопросы — любые! — и сразу пробуешь найти на них ответ.
Летов большой максималист. И ты автоматически становишься таким же максималистом, ты становишься раздражителем. И меня вот эти качества, которые в мои сорок начинают во мне прорываться, — не пугают. Они меня радуют. Потому что, возможно, по-другому сейчас и нельзя.
— В России?
Галина Пьянова: Я думаю, что Летов, безусловно, очень русский автор. Но то, о чём я говорю, в принципе распространяется на мир сейчас. Наступило время выбора, очень чёткого. Я знаю многих людей — и, наверное, сама являюсь представителем такой части человечества, — которые раньше говорили: «ну, мы же аполитичны…» или: «я — женщина», «это не моё поле энергии…».
— У многих было указано в соцсетях: «Политические предпочтения: индифферентные».
Галина Пьянова: Да, и так далее. Сейчас время такое, ребят: невозможно будет сделать вид, что вас это не касается. Даже монахи, даже аскеты будут находиться в ситуации выбора. Сегодня люди с оголённой нервной системой, какая была у Летова, очень сильно ощущают, что реально наступает время открытого понятия добра и зла. Сейчас эти понятия сталкиваются. И ты сам не понимаешь, что ты: добро или зло? Невозможно посмотреть на себя в зеркало и сказать: «Нет, ну, я-то, конечно, добро», но, как минимум, вычленять свой личный поступок ты сегодня должен. Я хожу по улице, и у меня одна и та же строчка вертится в голове: «Это знает моя свобода, это знает моё поражение, это знает моё торжество…». Я думаю: почему я всё время это проговариваю?
— Тот состав, который играет в спектакле, полностью сложился из людей, увлечённых творчеством «Гражданской обороны»?
Галина Пьянова: Когда мы решились на этот спектакль, вокруг этой идеи были и другие артисты. Кто-то из них сразу сказал: нет, я дальше не пойду, мне это неинтересно. Кто-то сказал: я пойду с вами дальше, если вы поменяете название спектакля. Но у нас изначально была идея такого названия. Только «Летов», ничего больше! Мы не хотели ставить спектакль с названием «Лепс». «Летов» и только «Летов». Потому что Летов нас объединил, создал эту живую творческую лабораторию. Музыкант Егор Миллер, саксофонист, присоединился к нам вообще за две недели до премьеры. Я не могу сказать, что он фанат Летова, но он захотел быть с нами, и это здорово, потому что Егор Миллер — глубокая творческая личность. И каждый из нас пытался и пытается найти какую-то правду в том, что мы делаем, найти честность в себе самом, потому что иначе вообще нет никакого смысла.
— Как вам удалось прийти к согласию в том, каким в результате должен получиться «Летов»?
Галина Пьянова: Если бы это был вопрос эгоизма, типа: а я считаю, что Летов такой вот, как я считаю! — то мы бы до конца не дошли. На репетициях мы создавали драматургию спектакля путём актёрской импровизации: своим свободным действием, размышлением, проговариванием.
Потом мы фиксировали самое точное, на наш взгляд, и после уже знали, куда двигаться дальше. Конечно, были трудности, отчаяния, и тогда кто-то из нас обязательно находил в себе силы и говорил: пойдём дальше. Честно скажу, это была мужская часть команды. Это Антон, Сергей Мельцер, Андрей Сенько, Егор Миллер. Они сильные. У меня отчаяния было очень много: как никогда! Хотя у меня довольно большой опыт постановок.
— В чём заключалось ваше отчаяние?
Галина Пьянова: Мы работали по ночам, вместе с нами по ночам работали бутафоры. Два месяца работы, плюс три интенсивных недели до премьеры. Притом что занят только один артист, на сцене два художника, режиссёр, музыкант. И только один артист. Однажды я даже подумала, что наш спектакль никому не нужен. Даже так я думала. К тому же, в этом спектакле для меня есть очень трудные точки. В начале мы заявляем со сцены о том, что мы «пройдём сквозь стену». И я на репетиции говорила: надо действительно проламывать стену, либо вообще не говорить этого текста! Антон сейчас должен сказать: «Не ломать, а пройти сквозь!».
Антон Болкунов: Да, я всё время говорю: «пройти сквозь стену», а Галя говорит: «проломить стену» — что-то разрушительное представляет себе…
— А как вы сами сейчас думаете, в результате вам удалось пройти сквозь стену?
Галина Пьянова: Нам зрители пишут: «Ха-ха, а сквозь стену-то вы и не прошли!». Возможно, зрители этого не видят, но Антон проходит сквозь эту стену. Я поняла это только на второй день премьеры, что Антон-то стену прошёл! В театре есть известный всем закон: если на сцене висит ружьё, оно обязательно должно выстрелить. Закон этот распространяется и на то, что если ты в спектакле со сцены заявил, что пройдёшь сквозь стену — так давай, проходи! В «Летове» же эти законы оказались ненужными. «Летов» — творческая лаборатория, это не просто театр в обычном его понимании. Здесь вопрос энергии. Это метафизический опыт. Антон доводил до конца этот проект: он был у нас волевым генератором. Он говорил: нет, мы идём, мы делаем эти декорации, мы репетируем, мы не спим ночью, мы встаём, мы репетируем! И это, конечно, «пройти сквозь стену». Я воспринимаю этот опыт очень рационально: когда у человека, у художника есть идея, и эта идея реализовывается, несмотря ни на что.
Русская народная игра
— Жанр вашего спектакля — «русская народная игра». В чём его суть?
Галина Пьянова: Это мы пробуем говорить в данном случае о язычестве русского народа. Мне кажется, мы до сих пор не перешли в другое состояние.
Антон Болкунов: Да, дикие люди как были, так они и остались. В связи с этим — все абсурдные вещи, которые вечно происходят в России. «Летов: русская народная игра» — это про то, что и сам Егор Летов являлся и является частью этой самой русской народной игры. Это в какой-то момент появившийся такой яркий язычник на территории советской страны. Но дело, разумеется, не только в нём самом.
Это можно сравнить с той жуткой фотографией в интернете: ночь, за железным заграждением в чёрном мешке лежит застреленный Немцов, на фоне — Храм Василия Блаженного, над телом — светящаяся новогодняя гирлянда под цвета российского флага… То есть абсолютно не специально все эти элементы сложились так, что фотокорреспондент пришёл, просто нажал на кнопку, и в его снимке — вся суть происходящего вообще.
Галина Пьянова: Да, это тоже часть русской народной игры. Это ужасно, но это так.
— А в чём заключается система этой русской народной игры?
Антон Болкунов: Когда нет проблемы — нужно создать проблему. Создали проблему — нужно найти виноватых. Нашли виноватых — наказали виноватых: расстреляли, репрессировали, сослали. Через какое-то время пришли другие: этих виноватых сделали святыми, реабилитировали, оправдали. А всё это время есть ещё какие-то параллельные личности, которые ещё и рефлексируют это всё, каждый по-своему переживают, выливают в культуру. И это какой-то неостановимый процесс.
— Следуя этой логике, все мы являемся вольными или невольными участниками так называемой русской народной игры?
Галина Пьянова: Получается, так. Нам, в социуме, в это интересно играть. Смотрите: происходит дичайшая, абсолютно варварская ситуация — убийство Бориса Немцова. И вокруг этой ситуации началась пляска. И неважно, с какими лицами: с траурными лицами или какими-то другими… но как мы моментально начинаем в это играть! И я, Галина Пьянова, сама начинаю в это радостно играть, каждый день это с кем-то обсуждать: «вот как здорово, что после убийства Немцова на улицы, наверное, всех городов России вышла практически вся интеллигенция». Сама фраза — абсурд! Но я не совсем понимаю, почему мы — та самая интеллигенция — не были рядом с ним раньше, когда он был живой? Почему мы не были рядом? Но — вот сейчас-то самое время всё обсуждать, раздувать, раскручивать! Понимаете, в этом есть какой-то закон игры: дикой, страшной, иногда — смешной… абсурдной, гротесковой… И в нашем спектакле очень много таких элементов, когда мы проживаем эти игры, пытаемся думать над этим вместе со зрителем. Вот, к примеру: что называется пляской, когда идёт допрос? Что такое похороны того или иного вождя? Что такое ритуал поминок? Одно я совершенно точно могу сказать: мы, россияне, пока что язычники. Мы пока на том витке цивилизации. Не каждый живущий здесь готов это признать, но именно те, кто не готов это признать, ещё в большей степени напоминают язычников, ещё в большей степени готовы жечь людей, закидывать камнями, картошкой, неважно чем.
— Но когда участники русской народной игры принимают игру против правил как нечто само собой разумеющееся, как нечто неудивительное, — не является ли и это проблемой?
Галина Пьянова: Это ужасно, что для нас уже очень многое неудивительно! Вот почему в нашем спектакле возникла сцена с мавзолеем? Потому что когда мы начали говорить об этом на репетиции, то оказалось, что для всех нас это так привычно: Ленин, мавзолей… Ну, а если всё-таки попытаться посмотреть на это с точки зрения цивилизованного человека? Не с точки зрения привычки — многолетней, почти что вековой. А просто задаться вопросом: что это такое в центре столицы? Мы даже в театре, когда разрабатывали спектакль, спрашивали у коллег: «А вы стояли в очереди в мавзолей?». И люди всерьёз рассказывали нам о том, как они стояли в этой очереди, чтобы посмотреть — вслушайтесь вообще — на труп человека! Пусть если там и не прах вовсе, а кукла: да мы уже не знаем даже, что там! Но — с точки зрения разумного человека — давайте уже ответим на этот вопрос: почему это не уйдёт из страны? Да, оно не культивируется, но почему это не уйдёт?
Антон Болкунов: У нас это считается нормой. То есть ни советского, ни уже российского ребёнка это не пугает.
То есть это норма. И то, что становится нормой, если стряхнуть наше будничное оцепенение и посмотреть, — это удивительно. Так же и гибель Немцова: этот чёрный мешок на фоне Василия Блаженного под гирляндами — всё это для многих людей не обладает какими-то говорящими символами.
Галина Пьянова: И общество к этому нормально относится! Очень может быть, что, когда мы смотрели на эти фотографии в интернете — может быть, это была я или вот вы — в этот момент мы что-нибудь кушали, торопясь на работу. Но подождите, давайте осознаем: на ЧТО мы и КАК смотрим, ЧТО мы считаем за норму?
— По поводу говорящих символов. У вас на сцене в спектакле очень много картошки. Что несёт в себе образ картошки для русского человека, как вы считаете?
Антон Болкунов: Когда мы приехали из Алматы в Новосибирск, то увидели, что здесь много людей, занятых картошкой. Помню, как-то с одним режиссёром разговаривали, составляли график репетиций. Он говорил: так, в этот день я не могу, тут у меня встреча, тут у меня съёмки, так, здесь у меня картошка, тут у меня… Мы ему говорим: подожди, какая картошка? Или: кто-то всех внезапно предупреждает, что в какие-то дни он что-то сделать не сможет, потому что уезжает «на картошку». И это вот постоянно: картошка, картошка, картошка. Символ выживания. Помню также, мы на квартире театральной жили, так там в девятиэтажном доме на площадке ящики такие деревянные стояли, в них картошка на зиму хранилась. А ещё из окна видели такие странные строения, как кремлёвские стены какие-то: мы долго понять не могли, что это вообще. А потом нам объяснили, что это погреба, в них картошку хранят. Вроде как это тянется ещё с голодных девяностых, когда люди на картошке выживали. И до сих пор какой-то стратегический запас бесконечный, страх голода у людей. Для меня это было удивительно: культ картошки. В Алматы я с этим не сталкивался. А ведь это действительно такой драматический момент, что люди рождаются, умирают рядом со своей картошкой, всё время её перекладывают, перебирают, что-то с ней делают. Это нашло своё отражение в нашем спектакле.
Вечер трудного дня
— Галя, во время спектакля вы выходите в зал и пытаетесь вступить в прямой диалог со зрителями. Для вас важен этот прямой диалог?
Галина Пьянова: Мне важен контакт со зрителями именно в Новосибирске. Потому что здесь абсолютно другой зритель, в сравнении с тем, с которым я сталкивалась в разное время в разных странах. Здесь очень думающий, мыслящий, много чувствующий зритель.
Поэтому здесь мне важно выйти на прямой диалог, услышать напрямую того человека, который позволил себе открыться. Это важно, потому что у сибиряков есть привычка промолчать, подавить эмоцию в себе…
— Я сидел в третьем ряду и не слышал, что происходило в середине зала: что вы говорили зрителям?
Галина Пьянова: Я попыталась продать кусочек свободы за червонец. У меня есть несколько пластинок, я предлагала зрителю купить каждую из них по три рубля. Мне кажется, в Алматы я бы продала уже все пластинки! А здесь люди какого-то подвоха всё время ждут… А я ведь действительно просто предлагаю купить пластинку «Битлз» за три рубля! И больше ничего!
— Как люди реагировали, как они шли на контакт с вами?
Галина Пьянова: Во второй день премьеры люди стали доставать что-то из карманов, но доставали не деньги, не условный червонец, а какие-то бумажки. У русских, у сибирских людей всё время есть какой-то страх, недоверие к человеку, который идёт к ним с прямым предложением, с прямым диалогом — даже, возможно, шутливым… Вот я им говорю: у меня есть пластинка, хотите послушать? А люди боятся того, что я дальше могу сделать. Ну неужели я могу ударить? Или посмеяться над человеком? Нет… ничего большего я не хочу, я просто хочу выстроить контакт на основе пластинки «Битлз», альбом «Вечер трудного дня». Мне интересен этот контакт! И ведь самое главное, что я знаю эту аудиторию, которая в зале: им нравится «Битлз», и они хотят про это, они очень хотят про это! Но сказать, что: да, я это люблю… Быть свободным очень трудно! Это так трудно! Особенно, наверное, трудно, когда подходит к вам незнакомый человек и говорит: «Поговори со мной на тему альбома „Битлз“ „Вечер трудного дня“?».
Или вот ещё я попросила мужчину в зале посвистеть, потому что мне надо было свистнуть музыканту, а я не умею свистеть. Но я же знаю, что этот мужчина, к которому я обращаюсь, умеет свистеть. Я говорю: «Свистеть умеешь?». Он молча головой мотает. Я говорю: «Но ведь умеешь!». Он снова головой мотает. Быть свободным очень трудно! Я подошла к другому мужчине, говорю: «Свистни, я не могу свистеть». Он говорит: «Умею, но не буду». Что, наказание ждёт или что?
— Кто-нибудь в итоге свистнул?
Галина Пьянова: Свистнула женщина. Был свист, я повернулась, спросила: «Кто это сделал?». Женщина подняла руку. И я тут же пошла к ней, пошла игра. Но — свистнула женщина! Свободным быть очень трудно.
Это у нас подсознательно. Свободным быть очень трудно. Эти диалоги с залом для меня — попытка самой освободиться, побыть свободной в компании ста шестидесяти человек, которые пришли в театр на спектакль «Летов».
— Почти сеанс психотерапии.
Галина Пьянова: Да, что-то вроде того. Есть у нас и такой момент в спектакле, когда мы открыто со сцены говорим, какие у нас любимые песни «Гражданской обороны», а потом включаем отрывки этих песен. После премьеры один наш друг поделился: «Мне так захотелось встать и сказать: а вот моя любимая песня Летова! Но я подумал: а что вы будете делать?». И я ответила ему, что надо было встать, сказать, и мы бы послушали все вместе любимую песню, правда.
«Ну, как у вас там всё прошло?»
— В спектакле вы исполняете часть песни «Гражданской обороны». В связи с этим вспоминается прошлогодний случай, когда Сергей, брат Егора, заявил следующее, цитирую: «Почему творчество брата использует любой идиот?». Связано это было с использованием видеозаписи, на которой журналист Кашин поёт песню «Всё идёт по плану», в документальном фильме «Срок». Напрашивается странный вопрос: как вам удалось обойти такой категоричный запрет на исполнение?
Антон Болкунов: Мы спросили разрешения. Мы в контакте с Натальей Чумаковой.
Галина Пьянова: И с Сергеем Летовым.
Антон Болкунов: Сергей Летов приезжал, но не на спектакль, а на репетицию. У него были гастроли, концертный тур. И в тот день, 14 февраля, он как раз выступал в Новосибирске, а после своего концерта, в десять вечера, пришёл к нам, сел в зале один и наблюдал за тем, как мы репетируем.
Галина Пьянова: Это было самое страшное лично в моей жизни! Я испытала какой-то трепетный ужас. Священный ужас.
— Какова была его ответная реакция?
Антон Болкунов: Сложно сказать. Он человек очень сдержанный…
Галина Пьянова: Деликатный. Интеллигентный.
Антон Болкунов: Да, не эмоциональный, не блещущий.
Галина Пьянова: Это называется: очень интеллигентный человек, очень воспитанный.
Антон Болкунов: Очень ровно разговаривает. Сказал, что «вот это вот туда», а «вот это вот немножко не туда»… В целом, он сказал, что он нас понял, что ему понятно, что мы делаем; сказал, что это хорошо.
Галина Пьянова: Сказал: ну, делайте. И притом у нас до премьеры оставалось дня три.
Антон Болкунов: Сергей сам театральный человек, поэтому, думаю, он нас понял.
— А как на вашу идею отреагировала Наталья Чумакова?
Галина Пьянова: Наталья Чумакова у нас была на премьере, 18 февраля. До этого мы общались с ней заочно: по телефону, по переписке. Антон встречался как-то раз с Натальей в Новосибирске…
Антон Болкунов: Да, это долгая история. Когда мы ещё только задумали этот спектакль, близкие Егора Летова заволновались, стали интересоваться, и это очень естественно. Мы встретились с Натальей Чумаковой как раз в то время, когда она привозила в Новосибирск фильм «Здорово и вечно». Тогда мы рассказали ей, как мы это видим.
Наталья — понимающий в театре человек, она выслушала нас и дала своё согласие. Но в Сети среди фанатов «Гражданской обороны» пошли какие-то нездоровые, агрессивные ругательства в наш адрес. Что нас надо избить, прийти на премьеру с помидорами, с яйцами…
Галина Пьянова: Да, поклонники Летова ревностно отнеслись к тому, что мы притрагиваемся к теме «Гражданской обороны».
Антон Болкунов: С одним парнем я даже вступил в переписку: просто, ради интереса. Он тоже сначала так яро ругался…
Галина Пьянова: Пока не выяснилось, что он пишет стихи, посвящённые Летову.
— Даже так!
Антон Болкунов: Да, я зашёл на его страницу во «ВКонтакте» и увидел, что у него есть стихи, посвящённые Янке, Летову. Я ему написал: «Зачем вы ругаете наш спектакль, если вы не знаете, что именно мы хотим сделать? Тем более что вы и сами пишете стихи, посвящая их Егору, Янке. Это же называется вдохновением. То же самое делаем и мы, просто у нас другой инструмент — театр».
— И конфликт разрешился?
Антон Болкунов: Да, мы с ним поговорили, и в итоге он со мной согласился. И даже после премьеры написал: «Ну, как у вас там всё прошло?». Я ответил, что даже Наталья Чумакова сказала, что всё хорошо. Ну, после этого он и сам поздравил меня. Вообще агрессия — это такое странное явление. Кто-то что-то сказал, кто-то это что-то поддержал, произошёл накал, взрыв такой, волна, а потом волна спала сама собой. Все всё высказали, тема исчерпалась. Недели за три эта буря в Сети по поводу нашей постановки утихла.
— И это, как мы понимаем, тоже пример той самой русской народной игры?
Антон Болкунов: Да, агрессия — вообще часть русской народной игры. Если нет агрессии, её надо разогнать, раскачать, найти поводы для того, чтобы раскачать агрессию.
Галина Пьянова: Мы все так активно подключаемся к спорам, начинаем бередить какой-то воздух… И все эти разговоры про «Тангейзера» тоже. Вот мне на телефон прислали сегодня сообщение: «Как вы относитесь к кулябинской постановке „Тангейзер“? Только честно, если видели». Я им напишу честно. Это действительно сильный и очень профессиональный спектакль, если меня как профессионала спрашивают. И лично меня оскорбляет поведение тех самых верующих, — если они вообще верующие, — чьи чувства якобы оскорблены. Я ношу крестик, я православный человек. И меня, мою веру глубоко оскорбляет поведение этих людей, которые вышли первого марта на площадь Ленина. И именно после этого я не хочу быть рядом с этими людьми, я сразу хочу от них отстраниться, откреститься. Мне так стыдно! Я не верю этим людям. И не верю я той вере, по которой они говорят, ни одному их слову не верю.
Вообще уже разговор не про Тимофея Кулябина и не про его творчество. Мы все зашли уже очень далеко. Потому что Тимофей — человек очень талантливый, это даже неловко мне обсуждать. На мой взгляд, в Новосибирске это один из самых талантливых и ярких режиссёров. Новосибирск должен радоваться, что в городе есть такой художник. Новосибирск должен радоваться, что есть Олег Жуковский: такой неоднозначный, такой спонтанный, такой гениальный. Это люди, несущие мысль, несущие добро, как мне кажется. Что уж обсуждать спектакль? Придрались, по-моему, к личности, и какая-то травля идёт, настоящая травля.
— Как вы считаете, должны ли вообще существовать какие-либо границы свободы творчества? Есть ли, на ваш взгляд, что-то такое, что в искусстве недопустимо?
Галина Пьянова: Здесь должен действовать внутренний закон каждого художника.
Антон Болкунов: Гений и злодейство — две вещи несовместные. Даже тот же Егор Летов. Он пишет какую-то песню, исполняет эту песню. Да, сама манера исполнения у него зачастую достаточно агрессивная. И текст достаточно минорный, пессимистический, но в этом заложена идея гуманистическая. То есть форма призывает к обратному. Через автора всё равно понятно, что он хочет до нас донести. Даже если в его произведении всё чёрно, грязно… Ну, вот как фильм Сигарева «Жить», например. При всей его мрачности у него есть какая-то светлая вертикаль, светлый вывод, что надо жить. То есть на самом-то деле нам понятно, для чего автор работает.
Галина Пьянова: Вообще, театр — это коллективное творчество. Нужно помнить, что режиссёр — это только соавтор. Это такое лукавство, когда говорят: это всё режиссёр! Нет, это неправда. Любой замысел режиссёра невозможен без энергии огромного количества людей: художники, артисты, цеха, администрация и так далее. Когда же эти люди — просто исполнители, когда им сказали: вы будете делать только так и никак иначе, то это всё такое мёртвое обычно, это мёртвый театр. Но когда это живо, классно — это значит, что люди работали вместе, что они соавторы.
«Летов» был сформирован внутри команды, мы вырабатывали свои законы. И могу сказать, что лично я в этом спектакле как никогда свободна. Когда я выхожу, я ощущаю такое отсутствие страха. Конечно, мы волнуемся: насколько примет публика то, что мы делаем? Мы волнуемся: а нужно ли это кому-то? Но я знаю, почему лично я не боюсь. Потому что с нами Летов.
Кто я? — надо начинать с этого
— Егор Летов оставил после себя большое наследие текстов и записей выступлений, стал неотъемлемой частью русской культуры, при этом очень самостоятельной её частью. Почему вы решили сегодня дополнительно актуализировать его своим спектаклем?
Антон Болкунов: Я думаю, что очень скоро Летов как творческая единица переживёт второе рождение. Уже сейчас, чтобы слушать Летова, не нужно быть привязанным к субкультурной среде: ты можешь работать, где тебе удобно, одеваться, как тебе удобно. А поскольку ты мыслящий, ты развиваешься, познаёшь суть вещей, у тебя дома на полке стоят какие-то книги, лежат какие-то диски, — так вот среди всего этого сейчас может спокойно находиться Летов, тексты песен которого замешаны на Достоевском, на Маркесе. И моя цель — познакомить посещающего театр человека с Летовым, вытянуть Летова из рамок уже не существующей культуры андеграунда. Вытащить его и показать людям, что это герой нашего времени.
Галина Пьянова: Да, театр всегда занят поиском героя. Все мы вечно в поиске героя. То, что у Летова такая фамилия — «Летов» — мне это почему-то кажется таким странным, таким в какой-то степени сакральным… Для Сибири, для того места, где мы с вами сейчас находимся, это уникальная фамилия! Вот если бы я сейчас была, допустим, в Алматы, и кто-нибудь был с фамилией Летов, — если абстрагироваться от знаковой фигуры Егора Летова, — я бы, наверное, даже и не удивилась: так тепло, хорошо, Летов… Ну, в Ташкенте ещё, думаю, можно было бы сидеть с фамилией Летов: южные широты вокруг, воздух, солнце. Но почему в Сибири-то Летов?
— Как считаете, чему нас может научить опыт жизни Егора Летова в этой стране?
Антон Болкунов: Ну, вот жил человек в Омске, в каком-то криминальном районе, на загнивающем советском пространстве, с нищетой, с очередями, с инфляцией… И вот закрывается он в комнате у себя дома, что-то создаёт и входит в историю просто! Это же вообще классный пример для всех нас, кто цепляется за какие-то внешние факторы, отвечая на вопрос: почему я не могу что-то изменить в сегодняшнем дне? Мне кажется, Летов ещё будет как никогда актуален в России.
— Но Летов не только сидел дома, он выходил на улицу. И его били.
Галина Пьянова: Ну а кого в России не били? Это русская народная игра.
Антон Болкунов: Даже когда человека бьют, это даёт ему энергию сопротивления. Вообще я говорю сейчас о базовом состоянии: человек лишён перспектив, нет у него туза в рукаве, а он берёт и в искусстве ставит жирный такой знак препинания. Другое дело, что наше общество до сих пор не может пережить какой бы то ни было более развитой личности. Как только кто-то на ступеньку эволюции чуть выше становится — всё. И можно кого угодно обвинять в том, что это вечно происходит. Но это наше общество в целом такое.
— Как вы думаете: тот Летов, который ожил благодаря вашему спектаклю, — за кого он сегодня? С кем он?
Галина Пьянова: Я не думаю, что это позиция «за кого-то». Это позиция обращения к себе в очередной раз и вопрос самому себе: «кто ты?», а не «за кого ты?». Кто я? — надо начинать с этого. Где моя позиция? Где она? Вот когда ты сам определишь свою позицию, — а это очень сложно, момент самоопределения всегда очень тяжёлый, — то тогда всё станет просто.
Читать также:
«Тангейзер», акт четвёртый, Сибирь-2015
Новая колонка Натальи Ласкиной — фактически открытое письмо к коллегам-искусствоведам — о том, почему защищать «Тангейзер» от нападок «православных активистов», митрополита и суда нужно даже тем, кто не любит Вагнера и Кулябина.
«Это была самая настоящая метафизика»
Чтобы немного продлить историю проката фильма «Здорово и вечно», мы публикуем интервью с Натальей Чумаковой, в котором она рассказывает о своей жизни до встречи с Егором Летовым и о том, почему филологи и панки в советской Сибири понимали друг друга.
