Бетховен уже не тот

Текст: Роман Жайворон
Фото: Геннадий Данилкин

В апреле в Новосибирске состоялось событие с претенциозным названием «Удар молота» — шесть молодых новосибирских композиторов объединились, чтобы со сцены филармонии представить широкой публике свою музыку. Пестрый, неоднозначный концерт вызвал самые разные отклики. Мы решили встретиться с композиторами и поговорить о том, что такое классика в современных условиях, есть ли у нее слушатель в Сибири и можно ли слушать оперу в машине. Разговор с Ильей Ильдеркиным, Василием Елиференко, Марией Красиловой и Дмитрием Мазуровым состоялся в стенах Новосибирской консерватории.

— Перед концертом «Удар молота» Илья говорил, что новосибирская академическая музыка отличается консерватизмом, если сравнивать с тем, что делают другие российские композиторы. Тем не менее, на концерте было много того, что неподготовленным слушателем воспринимается как авангард. В чем заключается консерватизм?

Илья: Я хотел сказать, что процесс обучения в Новосибирской консерватории построен более традиционно, чем в Москве и Питере. В Москве, например, есть кафедра современной музыки, где обучают самым передовым композиторским техникам. Здесь композиторы обучаются по образцу конца XIX века: формы, жанры, мелодизм…

Мария: Новосибирская консерватория основана выходцами из Петербурга, и они продолжают традицию петербургской школы. А по поводу того, что для Новосибирска это было ново — это проблема Новосибирска. Город не знает этой музыки. Когда в Москве и Петербурге проходит огромное количество международных музыкальных фестивалей, когда идет культурный обмен, то люди, подготовленные и неподготовленные, об этом знают.

— Зал на концерте «Удар молота» был заполнен больше, чем наполовину. В Новосибирске есть кому слушать современную академическую музыку?

Василий: В неподготовленности публики проблемы нет точно. По-моему, сейчас композитору нужно постараться, чтобы кто-то вышел из зала или его закидали помидорами. Не знаю, хорошо это или плохо. Публика стала более холодно, безразлично относиться к музыке.

Илья: Мне кажется, это всемирная проблема: к серьезному искусству стали более прохладно относиться в связи с тем, что массовая культура развилась очень хорошо.

Илья Ильдеркин

Дмитрий: Для сибирской глубинки это интересное событие. В Москве оно было бы интересно только как студенческий фестиваль. Слова о том, что это был авангард, лишь еще раз доказывают провинциальность нашего города — у нас в тихой сибирской глубинке можно удивить людей вот этим. Послушайте авангард 50-60-ых годов XX века: Ксенакис, Лахенман, Варез… Ксенакис сжег микрофон и записал это — получилась пьеса. Шнитке — ребенок по сравнению с ними, хотя он гений. Это был концерт студенческой музыки, мы показали себя, и это очень хорошо, это важно. Но это нельзя называть авангардом. Написали потом в интернете «китчевое эпатажное соло». Это была музыка про смерть, а все подумали: «эпатаж, Кустурица и умирающий слон». Увы, это было про другое.

— Можно ли сказать, что традиционность в обучении и неподготовленность публики заставляют композиторов работать в более консервативном ключе?

Мария: Я бы сказала да, потому что мы даже экзамены по жанрам сдаем. Наверное, это не так важно: личность, которая должна быть услышана в современной музыке, будет услышана, будь она в Новосибирске, в Москве, в Париже. Но, пожалуй, традиционализм тянет.

Василий: Нас этому не обучают и не приветствуют новые техники. С другой стороны, это нас подталкивает.

Мария: Как запретный плод.

Мария Красилова

— Давайте поговорим о новаторстве. Академическая музыка стремится развиваться, экспериментировать. Но что в условиях эксперимента делает ее академической, классической? Форма, инструментальный состав, живой звук, признание академического сообщества или то, что ее играют люди с высшим музыкальным образованием?

Василий: Здесь, по-моему, был один из вариантов правильный, он все объясняет. Действительно, это признание академического сообщества. Что есть в этой среде, то и считается академической музыкой. Если есть академический авангард, то он и есть.

Илья: Хорошо, если мы будем опять опираться на признание академиков… Был такой случай, когда Свиридова и Сильвестрова выгнали из консерватории. Их не признавало сообщество, тем не менее, их музыка стала классикой. Например, нововенцев (новая венская школа — прим. Siburbia) не принимали долгое время. Но они же стали классикой. Мне кажется, говорить о том, станет ли музыка, которую мы пишем, классикой, еще рано.

Дмитрий: Я считаю, что академической музыку делает наличие школы. Это музыка не дилетантов. Эти ребята (показывает на коллег-композиторов) изучают десять веков музыки, и они могут цитировать этот пласт истории.

Мария: Если говорить о составах, то, конечно, есть академические составы: классический квартет, струнное трио. Но это не определяет.

Василий Елиференко

— А если мы добавим битов в струнный квартет, поставим ди-джея с пультом, будем играть это в филармонии и напишем на афише «классический концерт», будет ли это классикой?

Василий: Нет. Самый важный, как мне кажется, фактор — гипертрофированная эстетика. Чего нет в популярной музыке абсолютно, что специально раздувают в классической. Если это есть, то это классическая музыка, если нет — популярная.

Илья: Мне кажется, что классикой может стать все то, что прошло испытание временем, что впитало определенные стилистические черты своего времени и оказывает влияние на развитие дальнейшего.

— Как вы относитесь к идее, что звукозапись и тиражирование убили музыку как искусство, превратив ее в фон?

Дмитрий: Не без этого. Раньше нужно было играть, чтобы услышать. В каждом светском доме девушки учились играть на рояле, а сейчас они занимаются go-go dance. С другой стороны, нельзя стоять на месте. Музыкальная индустрия и звукозапись новое дыхание дали музыке. Я уверен, что в наше время такой новатор, как Бетховен, сто процентов увлекся бы электроникой и стал вторым Штокхаузеном.

Если можно записать и распространить музыку, то пускай. Другое дело, что много не очень достойной музыки таким образом распространяется. Но всегда так было, и этот фон нужен, чтобы более выгодно смотрелись произведения искусства.

— Для кого пишется современная академическая музыка и где она должна звучать: в концертных залах, на радио, в машинах и плейерах или на экзаменах в консерватории?

Дмитрий: Какой болезненный вопрос… Академическую музыку в машинах почти невозможно слушать, потому что основное ее отличие от популярной музыки — огромные динамические скачки. Включите Канчели в машине — там скрипка тихо-тихо-тихо, вы включили на полную — вообще ничего не слышно, а потом «Бууу…!!» на всю машину. Вы же охренеете! Поэтому в машинах слушают поп-музыку. Ты вот открой в Sound Forge (цифровой аудиоредактор — прим. SIburbia) любую поп-песню — она же кирпич! Она ровная, там не меняется динамика практически. Это специально продумано. Для этого и существует популярная музыка — она готова победить шум современности. Wall of sound — стена звука: не зря такой термин существует.

Василий: Я считаю, что академическая музыка пишется не для кого-то, даже не для себя. Скорее, это какой-то поиск. И, естественно, она не должна играть в машинах, на радио. В академической музыке есть определенный эгоизм, я считаю. Она не обязательно должна быть ориентирована на широкую публику. Это определенного рода эксперимент, который может перерасти в классику.

Илья: Я с Васей согласен. Думаю, что население России сойдет с ума, если однажды, взяв воскресную газету, будет читать про исследования физиков-ядерщиков, вместо рекламы будут читать каких-нибудь поэтов авангардных… А насчет машин отдельная тема. Академическая музыка требует понимания и погружения в нее. Страшно, если она начнет играть из плейеров. Прежде всего, для самой музыки. Человек, следя за дорогой, не может погрузиться в музыку, и она просто превратится в фон. Это не совсем уважительно по отношению к этой музыке.

Мария: Я соглашусь, что это поиск. Мы что-то ищем, что-то формируем в себе. Но я за выход для людей. Я за то, чтобы мы, когда пишем музыку, передавали что-то хорошее, чтобы мы чем-то делились, чтобы это наталкивало на размышления. Чтобы развивались мы, когда пишем, и чтобы это подталкивало к развитию других людей.

— Другая крайность: значит ли это, что академическая музыка должна звучать в консерватории, для академического сообщества?

Дмитрий: Я думаю, это и произошло в XX веке. Когда появилась популярная культура, народ на улицах перестал напевать арии из опер Россини. Сейчас уже никто в народе не знает ни Юкечева, ни Тарнопольского…

Василий: А как их напевать? Когда был Россини, тогда музыка и была ориентирована на слушателя. В XVI веке она была ориентирована на бога, в XIX на слушателя, а сейчас она ориентирована или на самого себя, или…

Дмитрий: …на узкое профессиональное сообщество. На тех, кто в теме. В целом такая ситуация закрытости для искусства, наверное, нормальна.

— Если написание музыки — это индивидуальный творческий поиск, то насколько тогда нужно сообщество композиторов?

Илья: Какое-то сообщество все равно необходимо. Любому композитору нужны как единомышленники, так и критика. Сообщество объединяет людей с одной целью, и вместе им легче к ней идти. Наше новосибирское молодежное отделение Союза композиторов образовалось не на пустом месте и не по указанию. Мы общались с первого курса, пытались что-то делать и поняли, что вместе. «Когда мы едины — мы непобедимы». Естественно, у каждого свои поиски, у каждого своя музыка. Но всем нужно эту музыку показать, с кем-то ее обсудить и сделать так, чтобы эта музыка донеслась до людей. Если вы придете в филармонию, скажете: «Я композитор, сделайте мне концерт», вас спросят: «Вы кто?». Нужна какая-то организация, чтобы иметь основание просить предоставлять площадки. Поэтому для меня наше сообщество — один из механизмов выхода на аудиторию.

Дмитрий: Пожалуй, это единственное оправдание, потому что лично я не вижу идеи у сообщества «МОЛОТ». Мы объединились, чтобы вместе пробиться и каждому исполнить свою собственную музыку.